Руководитель детского театра «Быть» рассказал про миллион писем, «кринж» и звонки в комиссионку

Руководитель детского театра «Быть» рассказал про миллион писем, «кринж» и звонки в комиссионку. Спектакль «Выжить» показывали восемь апрельских дней в центре «Космос». В мае юные актеры вновь выходят на знакомую сцену..

Мальчик лет двенадцати стоит под светом софитов. Прямо на сцене он надевает костюм сумоиста. Так, с помощью вольного режиссерского решения, он превращается в полного мальчика, которого травят одноклассники. Тема непростая, тем более для юных зрителей. Спектакль «Выжить» – это история взросления, принятия себя – и в детском саду, и в старшей школе. Режиссер спектакля Артём Васильев рассказал изданию «Тюменская область сегодня» про масштабные изменения в театре, воспитание детей и украденные декорации.

8 показов и работа на сцене

– Как всё прошло? Я слышала, что-то случилось с реквизитом.

– Просто мы перевозили декорации и потеряли турник. Не занесли его в «Космос», оставили на заднем дворе. Естественно, КПД – район интересный, турник исчез. Это было перед самым первым показом: начинаем «заряжать» сцену и понимаем, что главного нет. Мы писали в группы в социальных сетях, я звонил в комиссионку. Ездили в магазины – в один, второй, третий… Оказывается, в Тюмени нельзя вот так купить турник – ни в одном магазине его нет. Самое быстрое – трехдневная доставка. А у нас показ на носу! Хорошо, что у моего помощника Максима друг работал в школе, он нам помог – спасибо физруку!

– А вы как? Переволновались?

– Я очень сильно устал в этот раз. Одно дело, когда ты 15 человек тренируешь – в нашем прошлом спектакле как раз был такой состав. А тут 80 ребят! У меня такого не было никогда, чтобы мы выезжали каждый день по 35-40 человек, показывали спектакли. И они всё время меняются между собой, это два состава. Для ребят это колоссальный опыт!

– Раз есть два состава актеров, то получаются две разные истории?

– В целом же мотив, тема понятны. Как это сделано? Где-то хуже, где-то лучше. Одна группа крепенько работает – они творческие, громкие. А есть группа чуть постарше – они уже закрытые, стесняются.

– А как зрители приняли спектакль? Подходили к вам после показов?

– Сегодня женщина подошла со словами: «Я давно не плакала в театре, а здесь, у вас прям заплакала. Так важно об этом говорить». А какие-то дети, наоборот, повернулись к своему другу, полному мальчику. Видимо, они его «трольбатят». Повернулись и давай: «Ну что ты, замотивировался? Это для тебя». А это не для него, это для вас ведь.

– Вы часто вот так слушаете разговоры?

– Нет, они просто рядом стояли. А вообще я всегда смотрю, как зал оценивает. Был как-то старший класс – восьмой или девятый. И я всегда актерам говорю: «Готовьтесь, они не будут слушать, они будут разговаривать и как бы не всегда по теме». Вот если третьеклассники болтают, то по делу. Сразу, прямо во время спектакля, они друг с другом делятся переживаниями. Но старшеклассники меня в тот раз удивили – сидели, слушали.

– И всё-таки главный зритель здесь – ребенок. Что дети говорят о спектакле? Или только родители делятся впечатлениями?

– Ко мне дети не походят, нет. Но к актерам да. У одного моего ученика есть телеграм-канал на 26 подписчиков. И вот он выкладывает такой пост: «Сегодня показывали спектакль, после ко мне подошла девочка и сказала, что ей всё понравилось, что я очень круто играл». Это для них такой опыт (улыбается).

– Кстати, вы ведь часто ставите спектакли о взрослении, о воспитании. Что внутри вас выбирает такие темы?

– Ставлю о разном. И о Родине, и о таланте. Прошлый спектакль – «Моя мама – Горилла» – как раз о детско-родительских отношениях. Я тогда хорошее произведение прочитал. Мне понравилось. Там про отношение детей к родителям, про то, что они начинают стесняться... Мой сын сейчас не ходит со мной гулять. Если мы куда-то идем, он говорит, мол, иди чуть впереди, я за тобой. В подростковом возрасте они воспринимают нас как-то по-другому. Им кажется, что родители – это «жесткий кринж».

– Где вы ищете истории для спектакля? Это, кажется, самое важное в создании постановки.

– Читаю. Ищу, что отзывается, звучит, звенит. Мы с ребятами хотели совсем другой спектакль ставить. Перед «Выжить» читали иное произведение: кому-то понравилось, кто-то сказал «Вообще нет». Там была мысль более объемная, для ребят старшего возраста. Мы решили поменять, и новая история всем им понравилось, оказалась близкой. Выбираю не только я, но и дети. А мне как режиссеру, педагогу надо отгадать, что зазвучит, что откликнется.

Переходный возраст и миллион писем

– Получается, с годами темы становятся серьезнее. А игра зависит от возраста?

– Малышам скажешь танцевать, как зайцы – они весело танцуют. Скажешь смеяться – они хихикают. Они играют, но не «наигрывают» – включаются в это всё. Чем старше, тем сложнее. Подростковый возраст, мысли: «На меня смотрят, а как я выгляжу со стороны, а что скажут?». Себя они не любят в этом момент, им в себе всё не нравится.

– И как работать педагогу с переходным возрастом?

– Смещать акцент. Переключать внимание с себя на персонажа, на то, что происходит на сцене, чтобы им было некогда думать, как они выглядят.

– Труд – лекарство от всего?

– Есть старшая группа, которая никогда не опаздывает. Они и за кулисами малышей успокаивают, подготавливают, реквизит подают. Для другой группы это больше кружок – позанимались и ушли. С ними сложно о чем-то говорить. Мы затрагиваем тему буллинга, а они это умудряются делать в коллективе. Я говорю, мол, мы про это говорим со зрителями – вы люди, которые выйдут на сцену и будут транслировать, что так делать нельзя, а сами так делаете в жизни. В ответ: «Да мы не будем, не будем». Иногда в их группе я воспринимаюсь учителем, прям как в школе, который что-то правильное говорит, кричит. Правда, я особо не кричу уже. Такой вот взрослый дяденька, который что-то сказал. Нет, некоторые прислушиваются, я вижу.

– Дети действительно меняются в театре, меняются из-за театра? Вы это видите?

– Миллион писем я получал в свой адрес: «Вы изменили мою жизнь, вы перевернули мое мировоззрение, всё поменяли, переиначили». Не от детей, а от взрослых, которые когда-то были студентами. Я не принимаю на свой счет. Это сделал театр. Да, я честно работал с ними, у меня свои взгляды, у них свои. Если что-то поменялось в лучшую сторону – супер, круто. Но присвоить это себе и сказать: «О, какой классный педагог, какой молодец» я не могу. Есть понимание, что нет ничего в жизни твоего. Я могу быть только со-творцом, сопричастным к процессу, который, по-моему, с божьей помощью совершается. Один ребенок учится у другого, второй у третьего. У спектакля, который мы делаем, у этой мысли, у автора.

– Вы говорите так, будто это всё не ваша заслуга, вы – всего лишь соучастник. Как вы себе обозначали свою задачу? Что должны сделать в театре?

– Объяснить какие-то важные нравственные ценности и попытаться донести их.

– Закономерный вопрос – не могу не спросить – чему вы учитесь у них?

– Учусь очень многому. Но особенно – любить то, что ты делаешь. В какой-то момент глаз замыливается. А потом какая-нибудь девочка придет и скажет: «Я обожаю театралку, это мое любимое занятие, больше ничего мне не надо!». Их не выгонишь с занятия. Я думаю: как круто, когда ты что-то так любишь, когда у тебя есть чем гореть, чему удивляться. Что мне привычно – для них открытие. Учусь у них заново что-то открывать для себя, любить.

Отказ от гениальности и «репетируй или умри»

– Театр-студия «Быть» существует уже 14 лет. Еще немного – и «совершеннолетие». Вы тоже выросли за эти годы?

– Многое поменялось. Не то что я – время изменилось. Отношение к театру у каждого поколения разное. Когда мы только начинали, было одно – «репетируй или умри» называется. Нам говорили, мол, ты можешь пропустить репетиции только по одной причине – если у тебя есть справка о смерти. И мы так занимались, правда. Не было вообще возможности пропустить. Больной или нет, ты приходишь и работаешь. Потом в какой-то момент я задумался. Если главным в нашей профессии является человек, его воспитание, гуманное отношение к человеку, то почему эта профессия столь негуманна по отношению к тому, кто эту цель реализует? Кто делает такое благо для зрителя, кто выходит, честно эмоционально выкладывается… Я сам не позволял себе болеть. И организм к этому привык. Как только заканчивались репетиции, каждое лето организм говорил мне: «Лежать». И с каждым годом, естественно, это становилось всё хуже и хуже.

– А сейчас как? Вы стали мягче?

– У меня эта история ушла. Как в искусстве ставить что-то про человека и при этом относиться к нему безобразно? Поэтому я и делаю сейчас много вторых составов, чтобы если один заболел, его тут же кто-то подменил. Мне, кстати, до сих пор родители по этому поводу звонят, говорят, мол, ребенок заболел, у него температура 40, но он всё равно придет. Я говорю: «Нет, пусть ребенок спокойно болеет». Отвечают: «Да, точно, он же может кого-то заразить». Да не в этом дело. Такая нагрузка на организм – встать, прийти, отработать, проговорить. И они же все двигаются, бегают на сцене. Родители отвечают: «Мы вас услышали».

– Всё, что вы говорите, будто не про театр, а про воспитание.

– Детский театр и не может быть реализацией каких-то творческих амбиций, на мой взгляд. Взять какой-нибудь фильм Ролана Быкова, например, «Чучело». Да, там дети гениально играют, это потрясающе. У меня пока не получается соединить. Да, есть моменты, где я думаю: «Вот здесь надо было сделать по-другому». Понимаешь, детей можно поднатаскать, реализовать свои творческие амбиции. Но я с точки зрения педагогики вижу, что на сегодняшний день они могут вот так играть, а по-другому не могут. Можно их, конечно, вымуштровать… Но это уже будут не они, а какие-то не совсем живые дети.

– Это вообще не про искусство, да?

– Я очень надеюсь, что те, кто у меня позанимаются, наиграются в театр и потом отдохнут. Профессиональных актеров я из них не выращиваю. Наоборот, своему сыну говорю: «Может быть, тебе еще что-то поискать?». Потому что многие люди, у которых не было вот такой возможности выйти на сцену, имеют такое ощущение... что внутри они – актеры.

Он не знают, что это такое. Едут, пробуются. Поступают. А потом сталкиваются с реальностью и понимают, что это не их совсем. Для тех, кто предназначен театру, это будет в удовольствие. А для не сильно темпераментных людей это ад. На сцене приходится себя всё время «расчесывать», раззадоривать, чтобы как-то быть энергичным и затратным.

– Почему вы так сильно поменяли свое мнение за короткий срок?

– Переосмысливаешь что-то. Чем дольше живешь, тем больше открытий. Ты чуть больше начинаешь видеть свои ошибки, свою жизнь. Оборачиваешься. Это очень непросто. Тяжело, болезненно. Но это дает возможность тем, кто с тобой идет дальше, идти чуть комфортнее, чем это было ранее.

Бич времени и причастие перед спектаклем

– Что вы ждете от себя?

– Просто хочется быть полезным. Для детей, для вот этого поколения, которое растет. Просто сейчас какой-то бич времени: «Живи в свое удовольствие, живи ради себя, всё для себя!» Но ты же подойдешь к концу жизни – многие думают, что это где-то там, далеко. Но нет. И вот ты, остановившись там, будешь спрашивать себя, сделал ли ты что-то хорошее, полезное. У тебя была жизнь, у тебя были возможности, у тебя были встречи с этими детьми.

– Вы думаете, что у них будет ощущение, что они прожили жизнь зря?

– Чуть-чуть есть ощущение праздности. Это грех на самом деле, если мы с точки зрения религии смотрим на праздное существование. Ты же сделал что-то полезное, какой-то малюсенький вклад в воспитание. Хорошее и доброе принес… А если всё время про себя, для себя, то просто боишься, что с этими людьми случится.

– Ваша вера в Бога как-то соприкасается со спектаклями?

– Всегда. Все идеи спектаклей я проверяю через веру. В православии говорится о том, что всё в этой жизнь есть Бог, а Бог есть любовь. А есть ли в мысли спектакле, в его сверхзадаче любовь к человеку, к себе? Проверяю. Это же большая ответственность – со сцены говорить: «Давайте, гуляйте, пейте, веселитесь!» Такие спектакли правда есть. И это развращает. Поэтому я всегда свои постановки проверяю через веру: «Это так выглядит, угу». Значит, работаем, можно.

– Да, я тоже это почувствовала. Взрослеть тяжело. И тут вопрос – а как идти дальше, если столько ошибок уже сделано?

– Просто идешь и всё. Знаешь, в Библии есть такое выражение – «это теперь твой крест». Как Иисус Христос нес крест, так и это теперь твоя ноша, ты ее несешь. Каешься, причащаешься, Господь тебе прощает, ты говоришь, что так больше делать не будешь. Всё, набираешься сил и идешь дальше.

– А вы?

– Так и делаю. Недавно причастился, перед спектаклем – как раз пост еще был. За все свои ошибки мы несем ответственность, но зато теперь ты будешь для новых людей другим человеком. Люди продолжают жить и идут всё равно к Богу, к свету.

– Вы воспитываете и юных актеров, и сына. Довольны результатами?

– Есть очень много ошибок. Но я и своих детей учу, что ошибаться – это нормально. В какое-то время я сильно на эту тему переживал – всё время думал: вот, здесь ошибка, тут я неправильно себя вел, здесь неправильно разговаривал, тут чересчур, а там наоборот. А потом, со временем я понял, что тем детям, которые со мной встретились тогда, в тот мой незрелый педагогический период – сейчас, конечно, тоже незрелый, но неважно – им тоже нужен был этот опыт встречи с таким педагогом. Чересчур требовательным. Именно чересчур.

– Вы так строги к себе и так тепло говорите о детях, их успехах. Они вырастают. Как отпускаете их?

– Просто. Понимаю, что пришло время. Вот здесь наш «цикл», взаимодействие заканчивается. Дальше они себя проявят в чем-то другом, пойдут дальше. Привязываюсь ли я? Была труппа, мы ставили спектакль, дети выросли, и постановка свое отжила в этом составе. Мне было очень жаль. Но ладно – вон еще дети в очереди стоят, надо теперь им уделить внимание. Мы же, педагоги, понимаем, какая это встреча. Какое-то время ты с ним идешь рядом, а потом он улетает. Он может и не вспомнить это, мол, ходил как-то в «театралку», да. Но какой-то шлейф у него останется, какая-то база в нем будет другая, он по-другому будет смотреть, по-другому мыслить.

– Вам важна детская благодарность?

– Мне неважно, кому они будут благодарны за это. И будут ли вообще благодарны, будут ли признавать театр. Главное, чтобы они были добрые, внимательные, чуткие, понимающие, думающие.