Актрисе Тюменского драмтеатра Анте Колиниченко исполнилось 85 лет

Актрисе Тюменского драмтеатра Анте Колиниченко исполнилось 85 лет. О первых постановках, гениальных русских писателях и источнике силы – в интервью изданию «Тюменская область сегодня».

«Театр начинается с вешалки» – так когда-то сказал великий режиссер Константин Станиславский. Позволим себе чуть уточнить, но так, чтобы основоположник, идеолог, корифей – и так далее, и тому подобное – великий Станиславский не обиделся. Русский театр начинается не с вешалки, а с традиций. А традиции русского театра – это преемственность поколений. Это тот фундамент, без которого не может существовать ни одна труппа. И так сложилось, что фундаментом русского театра всегда были и, надеемся, будут, актеры старшего поколения. Уж сколько режиссеров прошли через горнило их творческих натур! Уж сколько поколений зрителей рукоплескали и рукоплещут их таланту! Уж сколько театральных критиков изменяли себя или изменяли себе, выдавая очередную оду по поводу очередной потрясающей премьеры! Наверное, этот круговорот людей и эмоций и есть тот самый, шекспировский «весь мир – театр, а люди в нем – актеры».

Анта Колиниченко выходит на сцену вот уже 70 лет. Ровно в 15 лет, в 1955-м, она пришла в труппу Орского драматического театра. Дальше были сцены Магнитогорска, Стерлитамака, Рязани, Кургана, Читы. Было и большое кино – небольшая, но яркая роль Веры Бухваловой, жены тракториста Николая в культовом фильме 1958 года режиссера Ивана Лукинского «Иван Бровкин на целине». И с 1970 года Анта Колиниченко на сцене Тюменского драматического театра. Не важно на какой – на большой или на малой: появление Анты Николаевны даже в скромном эпизоде невозможно не заметить. Наверное, это и есть та самая «русская театральная школа», когда несмотря на то, что роль может быть совсем маленькая, начинается с мизансцены вообще без текста, и тот, кто ее исполняет, может быть внешности совсем не героической, но как только он появляется из второй или третьей кулисы, то начинается волшебство театра!

Небольшая уютная гостиная в квартире заслуженной артистки России и члена Союза театральных деятелей России Анты Николаевны Колиниченко уставлена букетами белых роз – в свой 85-й день рождения она по-прежнему радует поклонников таланта, особенно тех, кто ценит настоящий русский театр, своими работами. Сейчас это роль «причудливо одетой старой дамы» с бешеной энергетикой Пани Конти в трагикомедии «Соло для часов с боем» по пьесе Освальда Заградника и роль Джулии из новеллы «Альбатрос» в трагикомедии «Из жизни ископаемых» по пьесе Фредерика Строппеля.

– Анта Николаевна, это правда, что в вас, как в актрису, особо никто не верил?

– Да, мне сестры говорят – ну какая ты актриса, ты же совсем маленькая! И в Рязанском театре, когда меня назначили на премьерный спектакль, художественный руководитель говорит – зачем? У нее ни кожи, ни рожи!

– Это был какой-то суровый режиссер?

– Совсем нет. Дело в том, что театральный режиссер в актере должен увидеть сначала внешность – ноги, лицо, а потом только он может еще представить себе что-то, то есть то, какой образ сможет создать этот актер. А из такой, как Колиниченко, представить что-то было невозможно. Я пришла в театр в 15 лет, это был в Орский драматический театр. А в 16 или в 17 лет уже сыграла главную роль – роль девушки Сы-фын в пьесе «Тайфун» Цао Юя (классик современной китайской драматургии – прим. ред.).

– Вам дали главную роль практически сразу после прихода в театр? Это как-то изменило вас?

– Да, это была китайская пьеса про любовь, но это трагедийная роль. Вот она и наложила на меня отпечаток – я как актриса должна постоянно сосредотачиваться на чужую жизнь. А потом пошли уже другие спектакли по пьесам Шекспира, Островского, Лопе-де-Веги – это были такие роли, которые еще больше затачивали мое сердце. Знаете, Леониду Броневому однажды задали вопрос: сложно ли выучить текст? Он говорит: нет, это самое легкое. А самое сложное – это наполнить этот текст жизнью! Да, действительно, это самое сложное.

– Но жизнь – это краски, оттенки эмоций, тона и полутона. Вот вы откуда все эти краски брали и берете?

– Меня учили выходить на сцену и в самом маленьком эпизоде найти характер. А характер бывает только других лиц. Ты их не то чтобы подсматриваешь – они в тебе все есть, только надо их найти и вытащить. Вот ты увидел у другого человека какую-то черту, и ты ее развиваешь в себе, даешь этот характер.

– И вы каким-то непостижимым образом выдаете этот характер даже тогда, когда, например, ваша Бабушка в спектакле «Восемь любящих женщин» просто, без слов, выезжала на сцену на инвалидной коляске.

– Да, вы знаете, мне не раз говорили: «Вы довели меня, Анта Николаевна, до катарсиса». Очищение происходит в зрительном зале. Но я до сих пор не понимаю, что они, зрители, такое открывают в этот момент, когда я что-то делаю на сцене. Я же не знаю, как я это делаю! Я стойку на голове делала (в спектакле «Гарольд и Мод» режиссера Алексея Ларичева, 1995 год – прим. ред.). Я летала с большой высоты в зрительный зал на качелях. Но ведь это просто жизнь, жизнь моих героинь. Я не раз считала, что не могу сделать так или иначе, но нет. Однажды в спектакле «Гарольд и Мод» встала на стойку на голове и тут же упала обратно. Потом еще раз в бок, еще раз вкривь, еще раз, только на пятый раз я встала, и зрительный зал встал. Они переживали за меня.

– Конечно, мы переживали за вас. Я помню этот спектакль, когда вы со стойки на голове упали прямо на спину. И весь зрительный зал думал, что уже всё, что сейчас нужно вызывать скорую и срочно везти вас в больницу. Весь зал просто сам чуть не умер от ужаса. А вы вставали и все-таки довели сцену до конца!

– По-другому и быть не могло! Нет! Я должна достигнуть вершины роли тут, здесь, на этом месте! И я не представляла, что нужно по-другому, понимаете? Чаще всего зритель заражается этим, тем, что Колиниченко делает на сцене, даже в маленьких каких-то эпизодах. Знаете, был такой случай. Одна журналистка пришла к Вилнису (Вилнис Мартынович Пинтис, супруг Анты Николаевны Колиниченко, актер, заслуженный работник культуры России, с 1970 по 1995 год – заместитель директора Тюменского драматического театра, ушел из жизни в 2010 году – прим. ред.) и говорит: «Я ненавижу вашу жену! Но я должна писать о ней!» «Да? – он говорит. – Выйдите из кабинета!» Она пришла, постучалась в дверь нашей квартиры, тогда еще не было домофонов. Я открываю, а она говорит: «Я ненавижу вас, но я должна написать о вас статью!» Я засмеялась, говорю ей: «Ну заходите, пожалуйста, что вы хотели, почему вы меня ненавидите?» Она мне говорит: «Если вы играете маленькую роль в спектакле – я ухожу со спектакля, у меня в голове «Колиниченко, Колиниченко, Колиниченко». Играете большую роль – у меня в голове «Колиниченко, Колиниченко». Я вас ненавижу! Я спектакль должна запомнить, а не вас!» Я ей ответила: «Большое вам спасибо. Я не играю никого. Я не знаю, кого я играю. Я играю то, что написано гениальным писателем».

– А какие писатели для вас – гении?

– О, это Островского надо читать, Брехта, Чехова. И не вымарывать ни в коем случае! Вот сейчас очень модно ставить спектакли «по мотивам».

– Да, это такая тенденция не только в театре, но и в кино. Считается, что изначальное произведение современной публике понять трудно, а «по мотивам» понять проще простого.

– Да, вы правы. Наверное, мы сейчас проходим какое-то становление, что-то ищем. Вероятно, ищем. Некоторые режиссеры просто удивляют, потому что совершенно поиск в какую-то своеобразную сторону ушел, потому что затрагивать душу нечем. Этот период, может быть, уйдет в небытие, но его будут помнить, как мейерхольдовскую фантазию.

– То есть вы думаете, что-то должно все-таки родиться в итоге?

– Должно родиться. Вы посмотрите, если Вахтангов экспериментировал в своем театре, то у него получался романтический театр, приподнятое настроение, но душу они не теряли. А сейчас я боюсь, что за этим половинчатым восприятием, когда обрезают то голову, то ноги, теряется смысл не только произведения.

– Но ведь театр – это всегда эксперимент.

– Да, действительно. У нас однажды шел спектакль «Лес» по пьесе Александра Островского. Я – Гурмыжская и выходила на сцену в мужском костюме, грим был сделан тоже мужской. Счастливцева и Несчастливцева в этом спектакле играли женщины. Мне потом зрители говорили: «Анна Николаевна, там ваш портрет в этой роли висит. Вы знаете, он портит вашу индивидуальность. Снимите его». Я сама даже не сразу нашла в галерее этот портрет. И что я увидела? Внутри у меня текст Островского и та боль, которую написал Островский. А на портрете какое-то чучело! Даже тогда, когда мы играли шикарный спектакль «Бал манекенов» (по пьесе Бруно Ясенского – прим. ред.), я же не была там манекен манекеном, который разговаривал как манекен и движения делал наподобие робота! Нет! Наполняешь философском смыслом или чем-то таким, отчего человеку бывает или тепло, или он задумывается над чем-то. Вот это самое главное! Когда я репетировала «Гарольд и Мод», мне режиссер (Алексей Ларичев, с 1993 по 2003 год – главный режиссер Тюменского драматического театра – прим. ред.) из зала говорил: «У меня комедия, Анта Николаевна, что вы делаете? А вы играете какую-то там. Видите ли, мысли вам нужно донести!» Так случилось, что он репетиции отменил, практически на полгода – ставил другой спектакль. А я полгода соображала, что надо делать дальше с этой Мод. Так случилось, что после премьеры мне говорят – если б у вас не было таких черт характера, вы бы так ее не сыграли. Не знаю. Опять же, я же не знаю сама себя.

– То есть режиссеры вам про простоту восприятия публики и про эксперименты, а вы им – про Мейерхольда и Станиславского?

– Ну да! И еще про гениальных авторов. Это надо прочесть гениального писателя (Колин Хиггис, автор пьесы «Гарольд и Мод» – прим. ред.) и понять, ты можешь это, зажжет тебя это, вот только тогда ты делаешь.

– Но ведь чтобы найти что-то в себе и вытащить на сцену, нужны силы. А в чем вы сейчас силы берете?

– Понимаете, что можно посоветовать человеку, который каждый день наедине с бытом? Быт надо удалять на некоторое время от себя. Всё, что надо по дому, я делаю как бы между прочим. Главное, чтобы была задача, для чего жить. Только тогда будут силы.

– Простите за нескромный вопрос про быт, но ведь вы до недавнего времени поклонников поражали тем, что ходили на высоких каблуках.

– И не только поклонников, мне соседка однажды сказала – надо же, пожилая женщина, а ходит на каблуках! На самом деле, мне врач так посоветовал. Вы понимаете, если бы я не причесывалась, как сейчас – это тоже часть формы! Прибранная голова, уложенные волосы – это русская традиция, а мы всё берем с Запада – и эту обувь непонятную как бахилы, и эту прическу неряшливую, чтобы не тратить время себя. Я не стесняюсь своего возраста. Я молода душой! Ой, вы опять в кудрях! Причем тут «опять в кудрях»? Я утром встала, посмотрела на себя зеркало. Ты кто? Она говорит: «Это ты». Да ты ж постарела страшно! «Ну жизнь такая». Я с ней, с этой Колиниченко, каждое утро разговариваю. Почему-то это сейчас в меня заходит, в том числе и в театре, для того, чтобы, наверное, сыграть от души, нужно понять боль человека, или радость, или удивление, или философию.

– Но чтобы признаться себе самой в таком, надо иметь характер!

– Характер во мне воспитан с детства. Трудности преодолевать. Маленькие, большие. Ну, что делать? Это да, иногда просто невыносимо, кажется – жить по-человечески. Людям моего поколения я бы посоветовала запретить себе, как это сказать, показывать свою боль, потому что, если тебе больно, больно и другим.

– Анта Николаевна, у меня к вам последний вопрос, вернее, просьба. Мы с вами встречаемся накануне очень великого дня, Дня Победы. Я знаю, что для вас это очень особый день и всегда особое состояние.

– Да, я всегда ждала папу с войны так же, как всю жизнь ждала моя мама. Она мне сказала однажды: «Дочка, только не плачь часто. Ты видишь, какие у меня глаза заплаканные, и у тебя будут такие морщины». Мой папа погиб, он освобождал Луганскую область, похоронен на станции Солидарной. Знать, ради чего человек ушел от тебя – вот это должно быть в сердце у каждой матери. «Мой сын защищает, мой сын защищает не только меня». Он защищает, чтобы нашу землю не расхватали на куски, не разделили, не затоптали. Это очень трудно – понять величие и дух России.

Беседовала Светлана Гончарова