Олег Ямпольский случайно встретился на гражданке со спасавшей его медсестрой

Олег Ямпольский случайно встретился на гражданке со спасавшей его медсестрой. По законам литературных жанров они должны были выжить и увидеться. Но взрослые привыкают, что сценарии реальной жизни далеки от придуманных историй, и не верят в чудеса. А они бывают. Эта история наших земляков бесценна, потому что правдива, потому что помогает сохранить веру в чудо и жить..

Он лежал на операционном столе. Кость над коленом раздроблена пулей. Последним, что запомнил Олег, стал вопрос – откуда он. «Я из Тюмени». «А я из Голышманово», – услышал он в ответ. Истории Олега Ямпольского и Татьяны Жуковой соединятся не раз – позже они пересекутся в другом месте, за тысячи километров от госпиталя. Интервью издания «Тюменская область сегодня».

Олег Ямпольский

«Мишура быстро слетает»

Олег Ямпольский родился в городе Бресте в семье военных. Пошел по стопам отца и деда. В дальнейшем кардинально поменял трудовую сферу и стал банковским работником.

– Насколько резко поменялась ваша жизнь, когда вы ушли на фронт?

– Абсолютно. То есть там совершенно другая жизнь, совершенно другая реальность, другие люди, другие отношения, дружба, товарищество. И даже будучи офицером, а я окончил ТВВИКУ, никогда не встречал того товарищества, такой поддержки, которая есть там.

– Когда вы работали в банке, если не ошибаюсь, были инкассатором. Там же тоже была такая мужская дружба?

– Инкассатором я был в самом-самом начале. Тогда я только закончил службу в Советской армии, вернулся в Тюмень и работал в службе безопасности. Был и инкассатором, и телохранителем одного из первых лиц банка. Потом уже пошел в бизнес. Стал начальником отдела, председателем правления банка. Возглавлял достаточно большой сектор, мне подчинялись подразделения УФО, Поволжья и даже Калининграда.

– Вы себя считали «белым воротничком»?

– Абсолютно. Полностью соответствовал этому – сознанием, внешним своими видом. Но там мишура быстро слетает. Там так не пройдет, понимаете? И сама ситуация меняет человека изнутри.

– Почему вы решили пойти на спецоперацию?

– Да много всего было внутри. Это как раз про «белые воротнички» – я встал, не зная, что дальше. Понадобились какие-то перемены. И второй момент – бывших военных не бывает. Понимаете, у меня отец военный, два брата военных. И детство мое прошло на Украине, в Харькове. И родственники там, которые ждут нашего прихода. Это тяжело – к примеру, в Афганистане служило много ребят из Украины, которые воевали вместе с нами плечом к плечу. Никто не представлял, что мы станем врагами. Я всё прекрасно понимаю, что мы славяне – они и воют сейчас так, потому что славяне. А в остальном, слушайте, безусловно некоторые моменты поменялись. Поэтому есть четкое понимание, почему мы там.

– Получается, это ваша родина.

– В некоторой степени да. Отец там в советское время осваивал целину. И папа, и мама танцевали народные танцы, песни пели на застольях. И земля потрясающая: фруктовые деревья, абрикосы, сливы, шелковица… чего только нет. А еще видно, что с 80-х годов там ничего не делалось. Всё разбито. Хатки сделаны из глины. Меня это так всё удивляло.

– А быт поменялся?

– Новый год мы встречали в одном из поселков – порядка двухсот домов. И я переоделся дедом Морозом для ребятишек, с костюмом, подарками из Министерства обороны. Со мной была Снегурочка из местных девочек. И вот я пытался спеть «В лесу родилась елочка» ребятишкам. А они не знают эту песню. Там были ребята и десяти лет, кому-то четырнадцать. Та же Снегурочка не помнила слова песни – понимаете, как всё изменилось? А вот старики, бабушки пели со мной.

«Начинаешь понимать, чувствовать»

– Помните свои первые дни там, первые сутки?

– Конечно. У нас нет воды, мы моемся влажными салфетками – так примерно с месяц. Живем, копаем окопы и спим под открытым небом. Спальных мешков на тот момент не было – да, сейчас ситуация изменилась. Но тогда одежда не сохла, ходишь мокрый постоянно. Влажная погода, при этом днём солнце, ночью очень прохладно. И вот первый бой. Мы готовились к встрече противника, но, так скажем, он не дошел до нас. Над нашими головами летали снаряды. Это как Новый год – ты смотришь в небо, только в окопе. И не понимаешь, где находишься на самом деле. А потом уже приходит осознание, мозг включается и начинаешь привыкать.

– В каких войсках вы служили?

– В добровольческом штурмовом батальоне – это порядка тридцати человек, ребята со всех уголков нашей страны, включая Сахалин и так далее. Такая вот сборная солянка.

Читайте также: Мама погибшего на СВО тюменца рассказала о его службе

– И там, рядом с ними, вы как раз почувствовали эту мужскую силу?

– Да, там было очень много ребят разных национальностей и вер – и христиане, и мусульмане. И братство между нами было. К примеру, у нас был божий уголок, где ребята перед уходом служили молебен, свечки ставили по возвращении из переднего края. И вот этот уголок нам помогали делать ребята-мусульмане.

– А вы сами молились?

– Не то слово. «Отче наш», «Живый в помощи» и так далее… Знаю наизусть. И перед уходом на фронт я пришел в тюменский Знаменский собор, купил ленточки с девяностым псалмом. Там, на месте, раздал товарищам. А еще меня на фронт проводил отец Николай. Это очень трогательно.

– Вы до СВО верили в Бога или вера появилась на поле боя?

– Да как все был. То есть я приезжал в храм, ставил свечу, молился за близких. В этом заключалась вся вера, по большому счету. А там, в зоне боевых действий, по-другому всё начинаешь понимать, чувствовать. Я с собой взял очень старую иконку, от руки написал текст, девяностый псалом, как это происходило во время Гражданской войны, когда наши с нашими бились. Так положено было. Такие иконки с рукописными молебнами у белых офицеров часто находили.

– Вы говорите, что там мир по-другому воспринимается. Как этот слом происходит?

– Слом происходит, потому что ты находишься в критической ситуации. В любой момент можешь уйти из жизни. И те ценности, которые у тебя были раньше, оказываются пургой, полной ерундой. Происходит быстрая переоценка, и человек, как правило, меняется в лучшую сторону. Хотя всякое случается, много чего видел. Я там находился практически год – месяца не хватило, получил ранение.

«В голове было, что она моя землячка»

– Это было первое и единственное ранение?

– Да. Господь меня оберегал, и я голову включал, думал. Находился на переднем крае и выводил-заводил ребят, ротацию осуществлял – иногда делал это под огнем противника. Но ребята были целы, и я цел. Мы заранее прорабатывали всё с начала до конца, чтобы не рисковать. Получил ранение около полудня 31 августа на переднем крае. Попали чуть выше колена. Ребята не могли ко мне добраться, потому что та сторона работала по мне, пыталась давить. Меня перевезли через несколько часов, когда уже смогли вытащить на «ноль» – туда, где находилась сама первая медицинская обработка. Сразу после этого меня повезли в другой город, это несколько десятков километров пути.

– Далеко.

– Но очень быстро сработано, надо отдать должное нашей медицине. Ведь там просто «засыпают» – «жужики» летят и сыплют, обстреливают всё, что движется. Поэтому едут быстро, там думаешь, как бы у УАЗика не отлетели колеса. Жить захочешь – полетишь, не замечая ни кочек, ни ям. Командир спрашивал, всё ли нормально. Я никогда не получал ранения, это странные ощущения. Я понял, что если отключу панику, то обязательно выживу. И получилось, что меня привезли в подвал. Госпиталь находился именно там, потому что сверху бомбили. Начали делать первый рентген. Я на кушетке, вокруг меня шесть врачей. Мне сделали укол – до этого момента я сам не стал ставить, потому что надо было, чтобы мозги были свежими, не отключался.

– То есть вы находились всё это время в сознании?

– Конечно. Я специально не стал ставить, потому что меня могли бы просто «положить» там. Для меня это до сих пор удивление. Я лежал там практически два часа с небольшим. Не чувствовал какой-то острой, жуткой боли, хотя в ноге сквозная дыра. Это был шок. И вот когда меня на стол положили, девчонки начали со мной разговаривать, спрашивают, откуда я там. Говорю, что я из Тюмени. Отвечают: «А я из Голышманово». Вот так произошло наше знакомство. А потом начал действовать препарат. Я имя запомнил, а Голышманово нет. Но в голове осталось, что медсестра – моя землячка.

– Вы думали, что умрете? Или была вера четкая, что спасут?

– Мозг в стрессовой ситуации сработал на «отлично», чему сам удивляюсь. Я никогда не знал нюансы, но, когда попал под огонь, пошевелил пальцами на ноге. Понял, что нервы не все перебиты. В противном случае остался бы без ноги. Не понимаю, откуда я это знал. Но мне повезло – враги обычно бьют по коленям, чтобы больше кричали. А мне чуть выше коленного сустава попали, так, кромку задели, но перебили кости хорошо.

– А потом?

– Пять месяцев провел в госпиталях. Операции, чистки. После ранения я возвращался из госпиталя на костылях. Выезжаю на коляске в Шереметьево, а там сидит отец Николай и ждет посадку на рейс. Представляете, какая встреча? Мы оба в шоке. Вместе с ним прилетели, он нес мой вещмешок, говорит: «Я хоть чем-то помогу». У нас теплые отношения. Я был у него недавно на исповеди, буквально неделю назад. Он мне как раз сказал, что помнит мои проводы и нашу встречу. До этого он отправлял мне именные стихи в честь Рождества. Мне было приятно. И еще мне отправляли маскировочные сети с заплетенными в них ленточками с молитвами. Да, это расходный материал, но он спасает жизни. И эти женщины постоянно интересовались, какого цвета ленты нужны, чтобы они соответствовали местности, где мы находились.

– Вы верите в ангелов-хранителей?

– Конечно. Как без этого.

«Как я потом встретился с той медсестрой? Здесь надо фильм снимать – ну очень уж неожиданно всё случилось. В феврале 2025 года в Тюмени прошло первое собрание «Державы». Приехали ребята со всей области, ветераны спецоперации. А я всегда до этого, на каждой встрече рассказывал, мол, представьте, встречаю на операционном столе землячку Татьяну. На той встрече также об этом говорил. Татьяна в этот момент была без формы, и я визуально ее не узнал. А она руку подняла, говорит: «Это я». И потом, когда мы уже запустили нашу «Державу», Татьяна возглавила отделение в Голышманово».

Татьяна Жукова

«Скажи, что ты жив и здоров»

Татьяна Жукова, или Жужа, как её ласково зовут бойцы – и есть та самая медсестра из подвального госпиталя. Сейчас, будучи дома, она продолжает беспокоиться о своих «мальчишках» – так, по-матерински, она относится даже к опытным командирам.

– Какой была ваша жизнь до спецоперации?

– Я работала в областной больнице № 11 в Голышманово. Знаете, я отучилась и как-то боялась туда устраиваться – 15 лет была начальником на складах резерва, на случай войны которые. Хотя Слава мне говорил: «Мама, так иди, у тебя же получится»… Что-то меня переключило, и я ушла, попала работать к травматологу.

– Знаю, что вы отправились на фронт вслед за сыном. Его мобилизовали или сам решил пойти служить?

– Слава ждал, что ему придет повестка. Но она не приходила. То ли ее приносили, когда дома никого не было. И Слава… Я уехала к тете в Ишим, а сын мне звонит: «Мам, ты долго там с бабой будешь?» Спрашиваю, случилось ли что-то. Отвечает: «Да нет, просто…» Вечером опять позвонил. Если так часто звонит, значит, случилось что-то. Материнское сердце подозревает. Приехала к нему, всё завалено сумками. В итоге сам решил пойти служить. Я заревела, а он у нас немножко резковатый: «Мама, я еще одну слезинку увижу, ты больше меня вообще не увидишь». Всё, я сопли вытерла, полетела в аптеку, набрала ему кровоостанавливающие, обезболивающие. Всё в пробирки положила – чтобы заглотнул и всё. Мальчишки смеялись: он у нас, говорят, как доктор Агапкин был. Я же всё подписала, от чего что. Парни, кто живые, с кем общаюсь, все вспоминают: если что-то болело, сразу шли к Вячеславу.

Читайте также: История про бойца СВО и кошачью преданность

– Вы заботились не только о сыне, но и о его сослуживцах?

– Естественно. Они приехали и с лужи пили. Полтора месяца вообще не мылись. Как только они за ленту заехали, я начала себя съедать просто. Просто мы со Славой очень близки. Он у меня и в кадетах был. Он с детства очень… Ему нравилось всякое оружие. Лепил из пластилина таких мелких солдатиков, у него там целые аркады были. Кадетом хорошо стрелял. Потом вырос, отучился в речном и ходил в навигации – может, он привык, что подолгу отсутствовал дома.

– А сколько ему было лет, когда он отправился на фронт?

– Он 98-го года, ушел в 2022-м. Ему 24 года было. Он редко когда звонил. По обстоятельствам, да. Я сразу сказала: «Мне не надо там муси-пуси, только скажи, что ты жив и здоров». Когда он звонил, я всё бросала и хватала трубку. И вот он еще в отпуск не приехал, а я подала документы туда.

«Таня, только стой»

– Это было тяжелое решение?

– Он мне сказал: «Мама, а если мы вообще не встретимся, на разных направлениях будем?» А я знала, что мы будем вместе. Только мы заехали за ленту, он меня в первый день нашел. Я, конечно, уревелась вся. Он меня схватил и говорит: «Зачем ты сюда приехала?» А я видела, как головы разрывают, и ни одной слезинки не проронила.

– Он так о вас заботился, переживал, что вам будет сложно?

– «Если ты сюда приехала, значит, ты должна быть сильной». Да, конечно, было очень тяжело. Под конец дня уже просто как на автомате. А когда первый раз в операционную зашла, там столько крови увидела… У меня голова закружилась. Думаю: «Таня, только стой, не завались тут в обморок». Меня сразу как-то натаскали. Стала понимать, что эти нити для печени, а эти для ребер, для брюшины.

– Сильно отличалась работа там от работы в мирной жизни?

– Там я была операционно-перевязочной сестрой. Но раз я с венами «дружу», поэтому анестезиологам помогала. Когда приехала, удивилась – ни разу не видела такие большие катетеры. Оранжевые. Серые видела, зеленые видела. А такие – нет. Они предназначены для большой кровопотери, чтобы быстро «залить» человека, спасти его. И я с ранеными разговаривала. Не со всеми. Некоторых просто начинаешь успокаивать, некоторых – заговаривать. Всё равно некомфортно бывает – человека раздели, а в операционной черт знает сколько народу ходит. И я пыталась успокоить, объяснить, что до наготы вообще никому дела нет – жизнь важнее, всё, ты в надежных руках.

– Как к вам они относились?

– Меня многие звали «Большая мама». Первое время сильно было тяжело, приходила со смены и ревела. А там я улыбалась, старалась. На операциях даже музыку включали. И спрашиваешь еще, если в сознании боец, выключить или нет. Отвечают: «Не, девчонки, пусть-пусть». Стараешься и подпевать, чтобы они как-то раскрепостились и чувствовали себя как дома, в безопасности.

– К вам часто попадали тюменские бойцы?

– Да, но немного. Из Голышманово был парень. Даже не по спискам узнала, откуда он, а по лицу. Сыновья мои с ним общались. Сейчас похоронили его, он «двухсотый» был. К нам он тогда просто приехал – к стоматологу. Его привезли, а я его не заметила. Он кричит: «Теть Таня!» Спрашиваю, чего уж он тут забыл, а он мне про зуб рассказывает.

«Солнышко – и это уже счастье»

– И там вашему материнскому сердцу было спокойнее?

– Да. Как только появлялась возможность, Слава сразу же приезжал, перед каждым штурмом. Сотни километров пути от его точки до меня. Говорил, что отправляется «в тишину побегать» – это он про штурм в пересеченной местности… Я видела, что с ним случилось.

– Видели?

– Мы цыганских кровей. И вот в один день он позвонил отцу, хотя они редко общались, и старшему брату написал: «Похоже всё нам, братуха». А мне приснился сон – черные руки волосатые у меня крестик с цепочкой сняли. Как я кричала… Все подбежали. Говорили: «Не нагнетай, не тащи за собой плохие мысли». В итоге на утро его товарищ позвонил и сказал, что Славки больше нет.

– Сколько штурмов прошел ваш сын?

– Двенадцать. Слава уходил за ленточку с иконой Божией Матери, которой было двести лет. Пока он находился в отпуске, кто-то забрал его броню. Как раз в броне и была икона… Тюменские ребята мне потом звонили, обещали вытащить сына. Я отвечала, что не хочу, чтобы, вытаскивая его, они погибли. Мне потом мальчишки объяснили, что был он на пятой полосе. Ему следовало пробежать 7 километров во всей амуницией – а вокруг танки, сверху «жужики» летают – потом ров для отдыха и еще 5 километров. И только потом столкновение. А Слава пулемётчик – их первыми «срезают».

– Под мальчишками вы имеете в виду сослуживцев сына?

– Да. Они родные. И Олег Владимирович правильно сказал, там немножко другое отношение людей к людям – потому что проживаешь не жизнь, а каждую минуту. Радуешься каждому моменту. Слава мне всегда говорил: «Мам, я проснулся, солнышко – и это уже счастье».

– У вас так же было? Если есть солнце, то уже хорошо?

– Небо я могла неделями не видеть, потому что находилась в подвале. Не поднимались вообще. А когда разрешали – выходишь и голова кружится. Я работала так, пока не вытащили Славу.

«Раз – и запомнишь человека»

– У вас получилось вернуть себя в мирную жизнь?

– Наверное, еще их не отпустила. Немножко начинаю спать. По два часа в сутки. Видимо, там привыкла не спать практически. Мы работали сутки через сутки, но и в выходные тебя могут поднять на эвакуацию. Меня тут как-то ребятишки спросили: сколько человек вы спасли? А я и не знаю. Если посчитать, то очень много. И некоторые попадали второй раз – после легкого ранения вновь ко мне. Помню, тяжелое дежурство было, операций столько. И тут парень походит: «А уколы ставить же еще надо. Что, «булочки» подавать?» Я на него смотрю, потому что только я так шучу. Спрашивает, узнала ли я его. И признается, мол, никто не ставил ему уколы, чтобы вообще не больно было, кроме меня. Бывает так, что раз – и запомнишь человека.

– Олега вы запомнили?

– Да, но лишь по голосу. Уже в Тюмени я пришла на вручение и думаю: где-то я этого мужчину видела. Олег же тогда выглядел совсем по-другому, с бородой. А голос не изменился. И вот он со сцены рассказывает, что его спасла землячка Татьяна, и у меня пазлы сошлись. Я руку подняла, вышла к нему. Обнялись очень сердечно.

– С тюменскими бойцами, сослуживцами сына поддерживаете связь?

– Да. Могут своим матерям позвонить и сказать, что все хорошо, а потом позвонить мне. Всякое бывает. Когда видимся и вспоминаем, то о будущем говорим. Всё равно надо жить, думать, что будет дальше, верить. Хотя это не отпускает и, наверное, не отпустит.

– Вы верите?

– Естественно. Наверное, каждый человек во что-то верит. Там без веры нельзя. И каждый верит, что будет жить. Раненые только доезжали до нас и выдыхали: «Всё, слава богу, в надежных руках». Они потом говорили спасибо. Своего сына не спасла, но спасла других.

Читайте также: В Тюменскую городскую Думу вошли два новых депутата