Сияющие капли Михаила Пришвина
Дар видеть красоту мира
В 2023 году отмечается 150-летие со дня рождения Михаила Пришвина, родившегося 4 февраля 1873 года в Орловской губернии. Даже в столь богатой на гениев русской литературе трудно найти другого писателя с такой удивительной судьбой, как у Пришвина.
В детстве постоянным состоянием Пришвина было удивление и созерцание вещей мира, какими они в действительности существуют. Первые свои строки он написал в детстве, в духе лермонтовской «Ветки Палестины»:
Скажи мне, веточка малины,
Где ты росла, где ты цвела,
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?
Религиозный атрибут автор заменяет реальной веточкой малины, а берущая свой исток в Лермонтове музыкальная волна бытия будет звучать в пришвинских миниатюрах.
Синичка на подоконнике
Романтизм у Пришвина проявляется в первом классе Елецкой гимназии, когда он сбегает с товарищами в неведомую страну (мифическую Азию или Америку). В четвёртом классе его отчисляют с «волчьим билетом» (без права восстановления) за оскорбление учителя географии В.В. Розанова – в будущем крупнейшего философа и писателя Серебряного века. Пришвин воспринимает это «как смертную казнь», потому что «волчий билет» ставил крест на его будущем. Но благодаря отчислению он оказывается в той самой «Азии», о которой мечтал, – в Тюмени, где жил его дядя, богатейший сибирский пароходовладелец, купец И. Игнатов. Являясь попечителем Александровского реального училища и другом директора И.Я. Словцова, Игнатов рвёт «волчий билет», говоря: «В Сибири всё можно. …В Сибири все с «волчьими билетами», сам директор вышел из ссыльных».
В Тюмени (1889-1892) Миша увлекается позитивизмом (читает Бокля и Спенсера), поёт «Марсельезу», ведь даже «умнейший» директор училища – «угасший человек, невер», «естественник, нигилист, материалист». И вот в этой характерной для XIX века атмосфере просвещённого атеизма и социализма происходит встреча 18-летнего Пришвина с живой природной реальностью. В доме дяди он случайно увидел севшую на подоконник синичку, интуитивно почувствовав «нашу связь с этой птичкой, как будто синичка была вся природа и я был весь человек»: «…чувство было так сильно, что встреча с этой синичкой осталась на всю жизнь, как загадка и как задача в процессе жизни выразить в этом себя самого».
По сути Пришвин позже осознает эту встречу как начало своего личного творчества, главный принцип («ключ ко всему») которого он обозначит как «родственное (то есть любовное, милующее) внимание», обращённое к природе как к субъекту, а не объекту, что и рождает в душе ощущение счастья: «эта птичка, и зелёные сопки в степях, и всё в природе уже дано в душе человека и радость оттого, что узнается своё же, родное». Позже писатель заметит, что «родственное внимание» противоположно идее «господства», лежащей в основе современности.
Тюмень. Здание Александровского реального училища. 1889. Фото Н.Терехов. С сайта nlr.ru
Затем Пришвин уезжает в Ригу, где учится химии и по-детски наивно увлекается марксизмом («шесть раз прочёл с рабочими «Капитал»), сидит за это год в одиночной камере, где ему снова открывается сквозь высокое тюремное окно та же природная реальность – «видение живого дерева».
После тюрьмы и высылки Михаил отправляется в Германию, где изучает философию и агрономию. В Париже происходит первая романтическая любовь с дочерью крупного петербургского чиновника. Девушке непонятен оторванный от быта непрактичный юноша, и любовь заканчивается болезненным для Пришвина разрывом… Но итогом этой «мгновенной вспышки» становится обретённое в творчестве «чувство самости» и преодоление «фанатического марксизма» – «переворот от теории к жизни».
Вернувшись в Петербург, Пришвин занимается агрономией и пишет на тот момент единственную книгу «Картофель в полевой и огородной культуре» (1908). К писательству обращается, когда ему уже 30 лет. И здесь детская мечта о «заповедной Азии» сбывается в путешествиях по русскому Северу и Норвегии – выходят его первые книги «В краю непуганых птиц» (1906) и «За волшебным колобком» (1908). О последней Блок замечает: «Это, конечно, поэзия, но и ещё что-то...». А умнейшая Зинаида Гиппиус в своей парадоксальной манере называет Пришвина «глазным талантом» и «бесчеловечным писателем» («У вас нет человека»). Но в отзывах чувствуется главное – тот неповторимый пришвинский сплав поэзии и факта, мифа и документа, который рождает объективное, агрономически точное видение природы, одновременно преображённое её поэтической сущностью («сущность жизни есть тоже поэзия»).
Михаил Пришвин входит в круг русских модернистов (Мережковский, Ремизов, Блок…), посещает знаменитую «Башню Вяч. Иванова» и собрания религиозно-философского общества – оказывается в эпицентре обсуждаемых там ключевых вопросов о духе и плоти, церкви и Евангелии, народе и интеллигенции, историческом пути России… Начинающий писатель встречает изгнавшего его из гимназии Розанова, который теперь дарит ему свою книгу с надписью «Подальше от редакций, ближе к лесам». Пришвин чувствует себя победителем, а розановскому завету будет следовать всю дальнейшую жизнь. Фотография Розанова обретёт место под стеклом рабочего стола Пришвина.
Остаться собой
В 1917 году писатель лишается своего родового имения Хрущёво: «…этот сад, мной выстраданный, насаженный из деревьев, взятых на небе, неужели и это есть предмет революции?» 44-летний Пришвин не принимает революции с персоналистической позиции, видя в ней «принципиальное умаление личности» и её свободы. Полемизирует с Блоком.
В начале 1920-х гг., когда вводится цензура, его тексты перестают печатать. Повесть «Мирская чаша» Лев Троцкий прямо называет «контрреволюционной». Пришвин осознаёт, что в новой политической реальности нужно искать другие способы существования: «приспособиться к новой среде и остаться самим собой». Эти способы писатель находит в детской литературе и в рассказах о природе.
В 1927-1930 гг. в «Госиздате» выходит его Собрание сочинений в шести томах со вступительной статьёй М. Горького – своего рода «охранная грамота» для Пришвина в тех условиях, но даже с ней выживать непросто. Представители литературных групп ЛЕФ и РАПП нападают на Пришвина за отсутствие у него классового подхода: так, Осип Брик на полном серьёзе обвиняет писателя в том, что в его рассказах о природе нет «советского духа», а в описании вороны «не чувствуется, что это наша, советская ворона…». После закрытия РАППа работать стало легче – Михаил Михайлович остаётся одним из немногих в своём поколении (Брюсов умер, Бунин, Куприн и Шмелёв эмигрировали) и поэтому востребованным в культурной политике как живой «классик», у которого должны учиться молодые пролетарские писатели.
В повести «Женьшень» (1933) нам открывается «страна обетованная» (в этот раз в дальневосточном воплощении) – покрытая цветами долина Зусухэ с её бесконечным продолжением в голубой океан. Сквозь густой виноградник, зелень которого «светилась как бы сама от себя», герой повести видит Хуа-лу (олень-цветок) с прекрасными чёрными глазами и дырочкой в когда-то простреленном ухе. В нем борется охотник, стремящийся к присвоению Хуа-лу, и художник с его «родственным вниманием», понимающий, что «прекрасное мгновенье можно сохранить, только не прикасаясь к нему руками» – в бескорыстном созерцании.
Но главной своей книгой Пришвин считал тайный дневник, который вёл на протяжении полувека, – с 1905 года и до конца жизни. Эти личные записи «на фоне великого исторического события» представляют собой живой и свободный поиск истины, откровенные размышления о текущих событиях и «последних» вопросах бытия («обо всём на свете позволяет себе думать по-своему»). В полном виде дневник опубликован в восемнадцати книгах (1991-2017), переводится на европейские языки (немецкий, французский).
М. Пришвин. Фото из архива Л.А. Рязановой
Основную проблему современности Пришвин видит в «грехе отвлечённости» – «-изм» (социализм) или «-ство» (человечество) – когда забывается «живая и божественная личность» и происходит уход от реальной жизни (как «греховной») – к жизни мнимой: «революционеры наши и церковники ограничены одной и той же чертой, разделяющей мир на небесный (там, на небе) и на мир земной (здесь, на земле). …На самом деле черты такой между земным и небесным миром вовсе не существует».
«Дар видеть красоту мира» в его личностной уникальности («родственное внимание») – способность созерцать мир «силой первого взгляда», сливаться в непосредственном, чистом наблюдении – «здесь-и сейчас» – с самим бытием в его временной текучести является главным творческим принципом писателя, противостоящим любой «отвлечённости»: «внимание есть вмещение целого в часть, вселенной – в сверкающую росинку утреннего ириса»; «Каждый листик в росе и каждая росинка светит по-своему: одна просто сидит и глядит, другая сидит и моргает, третья беспрерывно меняет цвет, и бегут, бегут, сверкая, везде паутинки. Никогда я с таким счастьем не глядел на росу. …Взглянул, вдохнул в себя бессмертное качество мира и с этим ушёл».
Начиная с середины 1920-х годов, писатель много фотографирует, особенно во время своих поездок по стране. В архиве Пришвина хранится более двух тысяч негативов. Сегодня понятно, что без пришвинских кадров, как и без его дневника, нам не понять русский ХХ век. В этих кадрах запечатлена вся Россия – хроника знаковых социальных событий, образы советского человека, русской природы и личная жизнь писателя…
Пришвинские фотоработы – лучший комментарий к его текстам, поскольку в них то же «родственное внимание». Особенно поразительна макросъёмка (паутинки, капли, почки): в ней онтологически переживается обычно не замечаемая красота «священных будней» бытия – две капли воды на почках веточки, в которых отражаются уходящие в небо стволы деревьев, или лесная паутинка, украшенная сияющими каплями росы. Фотоаппарат фиксирует скрытую красоту мира, которую не всегда замечает сам фотограф: «Диво! … Раз уж сам не заметил, когда снимал, значит, оно само по себе и существует в «природе вещей» …Есть красота на земле, и в ней заключается смысл».
На склоне жизни писатель встречает Валерию Дмитриевну Лебедеву, начинается «больше, чем любовь» – духовное взаимопонимание и единение, которое Пришвин искал всю жизнь, и осмысляет её теперь по отношению к этому 13-летнему счастью (1940-1954): «Всякое событие, всякое сильное впечатление теперь определяется как бегущие сюда потоки». В 1946 году Пришвины покупают дачную усадьбу на высоком берегу Москвы-реки, с липовой и еловой аллеями, цветущим жасмином, и обретают в Дунине свой счастливый Эдем («самый жасмин этот вырос из нашей любви»), когда-то утраченный писателем в родовом имении, – так завершается пришвинский поиск «страны обетованной» …
В Дунине Пришвин как-то по радио слышит Ноктюрн Шопена и видит в окне листики тополя, трепещущие на ветру в ритм мелодии. Ноктюрн заканчивается, а Пришвин продолжает слышать музыку в играющих на ветру листиках – значит, эта мелодия присуща самому бытию…
Весна. Дом-музей М. М. Пришвина в Дунине. Фото со страницы Дома-музея М. М. Пришвина в vk.com/prishvinmuseum, автор неизвестен
В 2023 году отмечается 150-летие со дня рождения Михаила Пришвина, родившегося 4 февраля 1873 года в Орловской губернии. Даже в столь богатой на гениев русской литературе трудно найти другого писателя с такой удивительной судьбой, как у Пришвина.
В детстве постоянным состоянием Пришвина было удивление и созерцание вещей мира, какими они в действительности существуют. Первые свои строки он написал в детстве, в духе лермонтовской «Ветки Палестины»:
Скажи мне, веточка малины,
Где ты росла, где ты цвела,
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?
Религиозный атрибут автор заменяет реальной веточкой малины, а берущая свой исток в Лермонтове музыкальная волна бытия будет звучать в пришвинских миниатюрах.
Синичка на подоконнике
Романтизм у Пришвина проявляется в первом классе Елецкой гимназии, когда он сбегает с товарищами в неведомую страну (мифическую Азию или Америку). В четвёртом классе его отчисляют с «волчьим билетом» (без права восстановления) за оскорбление учителя географии В.В. Розанова – в будущем крупнейшего философа и писателя Серебряного века. Пришвин воспринимает это «как смертную казнь», потому что «волчий билет» ставил крест на его будущем. Но благодаря отчислению он оказывается в той самой «Азии», о которой мечтал, – в Тюмени, где жил его дядя, богатейший сибирский пароходовладелец, купец И. Игнатов. Являясь попечителем Александровского реального училища и другом директора И.Я. Словцова, Игнатов рвёт «волчий билет», говоря: «В Сибири всё можно. …В Сибири все с «волчьими билетами», сам директор вышел из ссыльных».
В Тюмени (1889-1892) Миша увлекается позитивизмом (читает Бокля и Спенсера), поёт «Марсельезу», ведь даже «умнейший» директор училища – «угасший человек, невер», «естественник, нигилист, материалист». И вот в этой характерной для XIX века атмосфере просвещённого атеизма и социализма происходит встреча 18-летнего Пришвина с живой природной реальностью. В доме дяди он случайно увидел севшую на подоконник синичку, интуитивно почувствовав «нашу связь с этой птичкой, как будто синичка была вся природа и я был весь человек»: «…чувство было так сильно, что встреча с этой синичкой осталась на всю жизнь, как загадка и как задача в процессе жизни выразить в этом себя самого».
По сути Пришвин позже осознает эту встречу как начало своего личного творчества, главный принцип («ключ ко всему») которого он обозначит как «родственное (то есть любовное, милующее) внимание», обращённое к природе как к субъекту, а не объекту, что и рождает в душе ощущение счастья: «эта птичка, и зелёные сопки в степях, и всё в природе уже дано в душе человека и радость оттого, что узнается своё же, родное». Позже писатель заметит, что «родственное внимание» противоположно идее «господства», лежащей в основе современности.
Тюмень. Здание Александровского реального училища. 1889. Фото Н.Терехов. С сайта nlr.ru
Затем Пришвин уезжает в Ригу, где учится химии и по-детски наивно увлекается марксизмом («шесть раз прочёл с рабочими «Капитал»), сидит за это год в одиночной камере, где ему снова открывается сквозь высокое тюремное окно та же природная реальность – «видение живого дерева».
После тюрьмы и высылки Михаил отправляется в Германию, где изучает философию и агрономию. В Париже происходит первая романтическая любовь с дочерью крупного петербургского чиновника. Девушке непонятен оторванный от быта непрактичный юноша, и любовь заканчивается болезненным для Пришвина разрывом… Но итогом этой «мгновенной вспышки» становится обретённое в творчестве «чувство самости» и преодоление «фанатического марксизма» – «переворот от теории к жизни».
Вернувшись в Петербург, Пришвин занимается агрономией и пишет на тот момент единственную книгу «Картофель в полевой и огородной культуре» (1908). К писательству обращается, когда ему уже 30 лет. И здесь детская мечта о «заповедной Азии» сбывается в путешествиях по русскому Северу и Норвегии – выходят его первые книги «В краю непуганых птиц» (1906) и «За волшебным колобком» (1908). О последней Блок замечает: «Это, конечно, поэзия, но и ещё что-то...». А умнейшая Зинаида Гиппиус в своей парадоксальной манере называет Пришвина «глазным талантом» и «бесчеловечным писателем» («У вас нет человека»). Но в отзывах чувствуется главное – тот неповторимый пришвинский сплав поэзии и факта, мифа и документа, который рождает объективное, агрономически точное видение природы, одновременно преображённое её поэтической сущностью («сущность жизни есть тоже поэзия»).
Михаил Пришвин входит в круг русских модернистов (Мережковский, Ремизов, Блок…), посещает знаменитую «Башню Вяч. Иванова» и собрания религиозно-философского общества – оказывается в эпицентре обсуждаемых там ключевых вопросов о духе и плоти, церкви и Евангелии, народе и интеллигенции, историческом пути России… Начинающий писатель встречает изгнавшего его из гимназии Розанова, который теперь дарит ему свою книгу с надписью «Подальше от редакций, ближе к лесам». Пришвин чувствует себя победителем, а розановскому завету будет следовать всю дальнейшую жизнь. Фотография Розанова обретёт место под стеклом рабочего стола Пришвина.
Остаться собой
В 1917 году писатель лишается своего родового имения Хрущёво: «…этот сад, мной выстраданный, насаженный из деревьев, взятых на небе, неужели и это есть предмет революции?» 44-летний Пришвин не принимает революции с персоналистической позиции, видя в ней «принципиальное умаление личности» и её свободы. Полемизирует с Блоком.
В начале 1920-х гг., когда вводится цензура, его тексты перестают печатать. Повесть «Мирская чаша» Лев Троцкий прямо называет «контрреволюционной». Пришвин осознаёт, что в новой политической реальности нужно искать другие способы существования: «приспособиться к новой среде и остаться самим собой». Эти способы писатель находит в детской литературе и в рассказах о природе.
В 1927-1930 гг. в «Госиздате» выходит его Собрание сочинений в шести томах со вступительной статьёй М. Горького – своего рода «охранная грамота» для Пришвина в тех условиях, но даже с ней выживать непросто. Представители литературных групп ЛЕФ и РАПП нападают на Пришвина за отсутствие у него классового подхода: так, Осип Брик на полном серьёзе обвиняет писателя в том, что в его рассказах о природе нет «советского духа», а в описании вороны «не чувствуется, что это наша, советская ворона…». После закрытия РАППа работать стало легче – Михаил Михайлович остаётся одним из немногих в своём поколении (Брюсов умер, Бунин, Куприн и Шмелёв эмигрировали) и поэтому востребованным в культурной политике как живой «классик», у которого должны учиться молодые пролетарские писатели.
В повести «Женьшень» (1933) нам открывается «страна обетованная» (в этот раз в дальневосточном воплощении) – покрытая цветами долина Зусухэ с её бесконечным продолжением в голубой океан. Сквозь густой виноградник, зелень которого «светилась как бы сама от себя», герой повести видит Хуа-лу (олень-цветок) с прекрасными чёрными глазами и дырочкой в когда-то простреленном ухе. В нем борется охотник, стремящийся к присвоению Хуа-лу, и художник с его «родственным вниманием», понимающий, что «прекрасное мгновенье можно сохранить, только не прикасаясь к нему руками» – в бескорыстном созерцании.
Но главной своей книгой Пришвин считал тайный дневник, который вёл на протяжении полувека, – с 1905 года и до конца жизни. Эти личные записи «на фоне великого исторического события» представляют собой живой и свободный поиск истины, откровенные размышления о текущих событиях и «последних» вопросах бытия («обо всём на свете позволяет себе думать по-своему»). В полном виде дневник опубликован в восемнадцати книгах (1991-2017), переводится на европейские языки (немецкий, французский).
М. Пришвин. Фото из архива Л.А. Рязановой
Основную проблему современности Пришвин видит в «грехе отвлечённости» – «-изм» (социализм) или «-ство» (человечество) – когда забывается «живая и божественная личность» и происходит уход от реальной жизни (как «греховной») – к жизни мнимой: «революционеры наши и церковники ограничены одной и той же чертой, разделяющей мир на небесный (там, на небе) и на мир земной (здесь, на земле). …На самом деле черты такой между земным и небесным миром вовсе не существует».
«Дар видеть красоту мира» в его личностной уникальности («родственное внимание») – способность созерцать мир «силой первого взгляда», сливаться в непосредственном, чистом наблюдении – «здесь-и сейчас» – с самим бытием в его временной текучести является главным творческим принципом писателя, противостоящим любой «отвлечённости»: «внимание есть вмещение целого в часть, вселенной – в сверкающую росинку утреннего ириса»; «Каждый листик в росе и каждая росинка светит по-своему: одна просто сидит и глядит, другая сидит и моргает, третья беспрерывно меняет цвет, и бегут, бегут, сверкая, везде паутинки. Никогда я с таким счастьем не глядел на росу. …Взглянул, вдохнул в себя бессмертное качество мира и с этим ушёл».
Начиная с середины 1920-х годов, писатель много фотографирует, особенно во время своих поездок по стране. В архиве Пришвина хранится более двух тысяч негативов. Сегодня понятно, что без пришвинских кадров, как и без его дневника, нам не понять русский ХХ век. В этих кадрах запечатлена вся Россия – хроника знаковых социальных событий, образы советского человека, русской природы и личная жизнь писателя…
Пришвинские фотоработы – лучший комментарий к его текстам, поскольку в них то же «родственное внимание». Особенно поразительна макросъёмка (паутинки, капли, почки): в ней онтологически переживается обычно не замечаемая красота «священных будней» бытия – две капли воды на почках веточки, в которых отражаются уходящие в небо стволы деревьев, или лесная паутинка, украшенная сияющими каплями росы. Фотоаппарат фиксирует скрытую красоту мира, которую не всегда замечает сам фотограф: «Диво! … Раз уж сам не заметил, когда снимал, значит, оно само по себе и существует в «природе вещей» …Есть красота на земле, и в ней заключается смысл».
На склоне жизни писатель встречает Валерию Дмитриевну Лебедеву, начинается «больше, чем любовь» – духовное взаимопонимание и единение, которое Пришвин искал всю жизнь, и осмысляет её теперь по отношению к этому 13-летнему счастью (1940-1954): «Всякое событие, всякое сильное впечатление теперь определяется как бегущие сюда потоки». В 1946 году Пришвины покупают дачную усадьбу на высоком берегу Москвы-реки, с липовой и еловой аллеями, цветущим жасмином, и обретают в Дунине свой счастливый Эдем («самый жасмин этот вырос из нашей любви»), когда-то утраченный писателем в родовом имении, – так завершается пришвинский поиск «страны обетованной» …
В Дунине Пришвин как-то по радио слышит Ноктюрн Шопена и видит в окне листики тополя, трепещущие на ветру в ритм мелодии. Ноктюрн заканчивается, а Пришвин продолжает слышать музыку в играющих на ветру листиках – значит, эта мелодия присуща самому бытию…
