Центрифуга
Проза тюменской писательницы Ольги Пушкаревич
досье
Ольга Пушкаревич,
тюменская писательница:
■ Живет в Тюмени, возглавляет Ишимское землячество, в котором немало людей творческих.
■ Пишет стихи и прозу.
■ Автор нескольких поэтических сборников.
Удались нынче помидорушки! Здоровенные наросли, мясистые! Раньше Людке никак не удавалось даже мелочи наростить, не рукастая! Ни тебе приборки в дому, ни огород обиходить. А тут, на-ко, ведрами помидоры таскат. Лето, что ли, тако?
Дед Антон смачно ругнулся, непонятно на кого, и пошаркал в комнату тяжелыми ногами. Ноги стали чужими уже давно, да и все вокруг: и дочка, и сыновья, и внуки. Все норовят денег выманить или того хуже – стырить.
Дед Антон большую часть времени лежал на диване в маленькой комнате старой хрущевки, где и одному-то не развернуться, а тут еще дочь с зятем заехали да внучка. Та хоть ласкова, поись когда дает. Да чо уж греха таить, и дочка кормит, но все ворчит, ворчит, зараза. Небось, смерти бати своего ждет. Грешница. Мало того, что во грехе с Колькой живет, так ведь, безбожница, еще дымит как паровоз. А мы Михновы из староверов, то ись из правильной веры. А дети нехристи. Людка родила поздно, да еще от кого? От бусурмана! Тьфу, срамота! Ладно хоть девчонка добрая выросла, болезная только, все хворала маленькая, ряве-ела.
Теперь Людка этого кобеля Кольку привела, сантехника. Напрочь все кранты посвертал, скотиняка, все посвиртал! А новы шляпками понаставил. Поди разберись: куды крутить-то? То ли вверьх подымать надо, то ли вбоки? Орет, что, мол, я ломаю их! А поди, разбери! Скотиняка и есть.
Не лежалось сегодня деду Антону, духмяный аромат помидорушек тянул на кухню. Дура Людка никак не хотит прибрать урожай и деду не велит. В ванне старая центрифуга, что еще с бабкой в семьдесят втором брали, тоже ее раздражат: выбросить надоть. А скоко штанов проскипидаренных в ей отжато? Рубах в соляре ухайдаканных? О-о-о, шшытай – не сошшыташ! Но пока здесь дед хозяин! Да, пока живой, не допустит безобразия!
Странное оживление отразилось на угрюмом, застывшем лице старика. Движение мысли приоткрыло узкие глаза, и они засверкали опасным огнем.
Откуда ни возьмись, в движениях появилась быстрота и точность.
Людмила тащила сумки с остановками. Вроде бы и ростом удалась, и кость крепкая, как у мужика. В отца, говорят. Но сегодня пришлось сахара взять побольше, соли, приправ всяких, да банок трехлитровых четыре штуки прикупила. Своих может не хватить, помидоры наросли в этом году большие да много, солить надо.
Возле подъезда поставила сумки на лавочку и посмотрела на балкон. Странно, деда не видать. Всегда смолит на балконе, ждет ее. Скучает один, хотя и ворчит, что надоели, не любят его, плохо кормят. Поднималась быстро, с волнением открыла дверь и сразу, бросив с баночным звоном сумки на пол, в комнату. Дед сидел у телевизора почему-то совершенно довольный. Это было очевидно!
Всегда мрачный и даже злобливый, сегодня старик улыбнулся дочери и нарочито страдальческим голосом протянул: «Ох, ломит-то как поясницу! Уработали старика изверги!» Содержание заявления не соответствовало внешнему выражению удовольствия на лице. Поэтому Людмила, почуяв неладное, медленно двинулась осматривать владенья. Начала с кухни. Там и остановилась.
«Нет фотика, давно надо купить!» – пронеслась первая мысль. Вторая: «Нет телефона, надо бы «скорую». В сумке он в коридоре, боюсь не дойти!» И третья: «Правду дед говорит, Бог-то есть, раз совпало с Колькиным дежурством. Он бы такого не пережил. Ладно краны, можно их на работе тырить и заменять те, что дед ломает. Но это происшествие не для впечатлительного мужа».
На полу, стенах и потолке был томатный сок. В двадцати двух банках, закрученных металлическими крышками, – томатный сок. В центрифуге, стоявшей посредине кухни, – остатки томатного сока и помидоров. В коробках из-под помидоров лежали ржавые гайки, которые дед годами копил и прятал в старой центрифуге. Она была известна в доме как нерабочая уже лет пятнадцать. «Надо сесть!» – была последняя мысль, которую Людмила зафиксировала.
Дед пытался бежать, рыдать, кричать с балкона, что душегубы лишают заслуженного комбайнера жизни, изображал сердечный приступ.
«Скорую» Людмила не вызвала. Накапала деду корвалола, себе налила водки (как чувствовала, купила с получки в заначку).
Дед Антон уже лежал на диване и только стонал. «Папа, – язык отказывался произносить любые слова, но выяснить обстоятельства надо было до прихода домочадцев. – Ты почему не убрал-то за собой?»
Все, что придумала спросить. Дед, казавшийся умирающим, быстро вскочил, вытаращил на дочь маленькие глазки и замахал от возмущения руками, как будто собирался лететь: «Я их соком на всю зиму, митаминами обеспечил, а они… нехристи неблагодарные! Еще и полы драить старика заставляют!»
Людка драила полы, скребла засохшие стены, томатная паста особенно крепко легла на беленый потолок. Остатки помидоров по спирали живописной дорожкой пестрели на стенах и потолке.
«Отлично работает старая техника! Умели же раньше делать!» – думала Людмила, вытирая слезы и изо всех сил сдерживая смех.
Ольга ПУШКАРЕВИЧ, г. Тюмень
досье
Ольга Пушкаревич,
тюменская писательница:
■ Живет в Тюмени, возглавляет Ишимское землячество, в котором немало людей творческих.
■ Пишет стихи и прозу.
■ Автор нескольких поэтических сборников.
Удались нынче помидорушки! Здоровенные наросли, мясистые! Раньше Людке никак не удавалось даже мелочи наростить, не рукастая! Ни тебе приборки в дому, ни огород обиходить. А тут, на-ко, ведрами помидоры таскат. Лето, что ли, тако?
Дед Антон смачно ругнулся, непонятно на кого, и пошаркал в комнату тяжелыми ногами. Ноги стали чужими уже давно, да и все вокруг: и дочка, и сыновья, и внуки. Все норовят денег выманить или того хуже – стырить.
Дед Антон большую часть времени лежал на диване в маленькой комнате старой хрущевки, где и одному-то не развернуться, а тут еще дочь с зятем заехали да внучка. Та хоть ласкова, поись когда дает. Да чо уж греха таить, и дочка кормит, но все ворчит, ворчит, зараза. Небось, смерти бати своего ждет. Грешница. Мало того, что во грехе с Колькой живет, так ведь, безбожница, еще дымит как паровоз. А мы Михновы из староверов, то ись из правильной веры. А дети нехристи. Людка родила поздно, да еще от кого? От бусурмана! Тьфу, срамота! Ладно хоть девчонка добрая выросла, болезная только, все хворала маленькая, ряве-ела.
Теперь Людка этого кобеля Кольку привела, сантехника. Напрочь все кранты посвертал, скотиняка, все посвиртал! А новы шляпками понаставил. Поди разберись: куды крутить-то? То ли вверьх подымать надо, то ли вбоки? Орет, что, мол, я ломаю их! А поди, разбери! Скотиняка и есть.
Не лежалось сегодня деду Антону, духмяный аромат помидорушек тянул на кухню. Дура Людка никак не хотит прибрать урожай и деду не велит. В ванне старая центрифуга, что еще с бабкой в семьдесят втором брали, тоже ее раздражат: выбросить надоть. А скоко штанов проскипидаренных в ей отжато? Рубах в соляре ухайдаканных? О-о-о, шшытай – не сошшыташ! Но пока здесь дед хозяин! Да, пока живой, не допустит безобразия!
Странное оживление отразилось на угрюмом, застывшем лице старика. Движение мысли приоткрыло узкие глаза, и они засверкали опасным огнем.
Откуда ни возьмись, в движениях появилась быстрота и точность.
Людмила тащила сумки с остановками. Вроде бы и ростом удалась, и кость крепкая, как у мужика. В отца, говорят. Но сегодня пришлось сахара взять побольше, соли, приправ всяких, да банок трехлитровых четыре штуки прикупила. Своих может не хватить, помидоры наросли в этом году большие да много, солить надо.
Возле подъезда поставила сумки на лавочку и посмотрела на балкон. Странно, деда не видать. Всегда смолит на балконе, ждет ее. Скучает один, хотя и ворчит, что надоели, не любят его, плохо кормят. Поднималась быстро, с волнением открыла дверь и сразу, бросив с баночным звоном сумки на пол, в комнату. Дед сидел у телевизора почему-то совершенно довольный. Это было очевидно!
Всегда мрачный и даже злобливый, сегодня старик улыбнулся дочери и нарочито страдальческим голосом протянул: «Ох, ломит-то как поясницу! Уработали старика изверги!» Содержание заявления не соответствовало внешнему выражению удовольствия на лице. Поэтому Людмила, почуяв неладное, медленно двинулась осматривать владенья. Начала с кухни. Там и остановилась.
«Нет фотика, давно надо купить!» – пронеслась первая мысль. Вторая: «Нет телефона, надо бы «скорую». В сумке он в коридоре, боюсь не дойти!» И третья: «Правду дед говорит, Бог-то есть, раз совпало с Колькиным дежурством. Он бы такого не пережил. Ладно краны, можно их на работе тырить и заменять те, что дед ломает. Но это происшествие не для впечатлительного мужа».
На полу, стенах и потолке был томатный сок. В двадцати двух банках, закрученных металлическими крышками, – томатный сок. В центрифуге, стоявшей посредине кухни, – остатки томатного сока и помидоров. В коробках из-под помидоров лежали ржавые гайки, которые дед годами копил и прятал в старой центрифуге. Она была известна в доме как нерабочая уже лет пятнадцать. «Надо сесть!» – была последняя мысль, которую Людмила зафиксировала.
Дед пытался бежать, рыдать, кричать с балкона, что душегубы лишают заслуженного комбайнера жизни, изображал сердечный приступ.
«Скорую» Людмила не вызвала. Накапала деду корвалола, себе налила водки (как чувствовала, купила с получки в заначку).
Дед Антон уже лежал на диване и только стонал. «Папа, – язык отказывался произносить любые слова, но выяснить обстоятельства надо было до прихода домочадцев. – Ты почему не убрал-то за собой?»
Все, что придумала спросить. Дед, казавшийся умирающим, быстро вскочил, вытаращил на дочь маленькие глазки и замахал от возмущения руками, как будто собирался лететь: «Я их соком на всю зиму, митаминами обеспечил, а они… нехристи неблагодарные! Еще и полы драить старика заставляют!»
Людка драила полы, скребла засохшие стены, томатная паста особенно крепко легла на беленый потолок. Остатки помидоров по спирали живописной дорожкой пестрели на стенах и потолке.
«Отлично работает старая техника! Умели же раньше делать!» – думала Людмила, вытирая слезы и изо всех сил сдерживая смех.
Ольга ПУШКАРЕВИЧ, г. Тюмень