«Люблю, как в первый раз, но чуть нежней, чуть больше...»
Родная земля – источник вдохновения поэта Александра Рахвалова
ДОСЬЕ
Александр Рахвалов
Родился в крестьянской семье, учился в Литературном институте им. Горького, работал краснодеревщиком, грузчиком, оператором в НИИ нефтяной промышленности, корреспондентом радио. Пишет стихи и прозу, автор многих документальных и художественных книг. Член Союза писателей России. Живет в Тобольске.
Перед сенокосом
Зайдешься перед сенокосом
со свежей цветочной травой…
Сжигаю одну папиросу,
как целую жизнь, за другой.
Осокой несет из оврага,
и слышу, спускаясь туда,
как плещет тяжелая фляга,
в которой живая вода.
И снова охватит ладони
какой-то неистовый зуд…
Высокие, сильные кони
плывут над кустами и ржут.
С протоки кувшинку срываю,
другую… Да все – по ковшу!
И лучший покос выбираю,
хоть тысячу лет не кошу.
И верю, что это утешит…
И женщина в позднем цвету
горячие губы изрежет
травинкой, зажатой во рту.
Глухариная пара
Еще болота – снег да лед.
Но рад, как дивному подарку, –
когда глухарь перепоет
свою неброскую глухарку.
Очертит круг
концом крыла,
опять введет в него подругу…
А на березах чучела
молчат на целую округу.
Но в том кругу,
в брусничной мгле
ликует ток,
кипит, играя!
Вот так и жить бы на земле,
привычной жизни не ломая.
Люблю один бродить в лесу.
Душа чутка к любому звуку,
хоть я на привязи несу
ее, как раненую руку.
Контраст
Наедине… Вдвоем… Одни…
Как будто нет ответа,
в какие годы или дни
я видел больше света.
Приходишь к мысли всякий раз:
чем ближе мы с тобою,
тем поразительней контраст
меж радостью и болью.
Теперь, пожалуй, и в Москве,
средь многих толп народа,
меня узнаешь по тоске,
которой нет исхода.
Не то благословлю
Лукавить не горазд,
прицениваясь к ноше…
Люблю, как в первый раз,
но чуть нежней,
чуть больше.
В горячке, впопыхах
судить себя не стану
(а в жизни, как в стихах,
я верен содержанью).
Забылись времена,
что смыты жгучей кровью…
Любимее жена,
что стала мне второю.
Не то благословлю,
что лишено упрека –
и третью полюблю
за первого ребенка.
Я против вечных чувств…
Они придут по мере
того, как я учусь
любви, надежде, вере…
Себе воздам сполна
за прожитые вины…
Прости меня, жена,
за ранние седины.
И воздух, как пыльца,
покрыл тугие косы…
Сгорают у лица,
как звезды, папиросы.
В лугах
В пустых речах,
в базарных спорах
теряем собственное я…
Не думайте о тех, кто в море,
покуда есть у них земля.
И лишних сплетен не плетите,
собравшись
в бестолковый круг,
вот эту землю полюбите,
ей не хватает ваших рук.
А то, что снова вводят в моду
братания навеселе,
так это так себе, в угоду
тому, кто и не думал сроду
ни о морях, ни о земле.
И я вас вовсе не неволю,
и сам у мира на виду
с бездарно выраженной
болью,
как привидение, иду.
Засну, сраженный тишиною,
на первом пенистом валке.
И будет родина со мною
хоть в этом сне
накоротке.
***
Россию можно не любить,
как всякую страну.
Все промотать
в ней, все пропить –
и выиграть войну.
Затем подняться из руин
и, распуская рать,
открыть, допустим,
магазин
и солью торговать.
Она не в мере,
не в числе
сегодня и вчера.
Как при Полтаве и Чесме.
С Петром и без Петра.
Беженцы
Опять цивилизация гонима.
От одного к другому рубежу
бросает тех, в ком
так неистребима
языческая тяга к мятежу.
Опять везде котомки и баулы,
и нищета, и голод, и беда…
Опять сжигают села и аулы
и рушат молодые города.
И снова не найдешь хохла глупее,
и нет великодушней остяка,
как нету гениальнее еврея
и русского пьянее мужика.
Телеграмма
Отбей телеграмму
ей самую срочную,
уже не гадая: ждала – не ждала?
Когда еще так,
как дождливою осенью,
захочешь покоя, уюта, тепла.
Пусть в городе дальнем,
припав к аппарату,
ее принимают, как весть о дожде…
Когда еще так сумасшедшую
правду
откроешь, как душу?
Да только в беде.
И выкуришь в спешке
одну сигарету,
как будто тебя ожидает ответ…
Когда еще люди по бабьему лету
Так страшно тоскуют?
Когда его нет.
Но утром, толкая оконную раму,
горячее солнце смахнешь
со стекла…
Она не могла получить телеграмму,
как прежде вернуться
к тебе не могла.
***
Мне тесен плащ, который вдруг надену,
Открою дверь, не радуясь гостям…
Как будто я познал иную цену
Всем людям на земле и всем вещам.
И ты одна как бы в самой природе
Живешь и так же девственно слаба.
И вроде бы люблю тебя,
И вроде
Прекрасно сознаю, что не судьба.
Обиделась…
И больше не тревожишь,
И я тебя по свету не ищу.
Но суть не в том,
Что ты простить не можешь, –
Я сам себе такого не прощу.
ДОСЬЕ
Александр Рахвалов
Родился в крестьянской семье, учился в Литературном институте им. Горького, работал краснодеревщиком, грузчиком, оператором в НИИ нефтяной промышленности, корреспондентом радио. Пишет стихи и прозу, автор многих документальных и художественных книг. Член Союза писателей России. Живет в Тобольске.
Перед сенокосом
Зайдешься перед сенокосом
со свежей цветочной травой…
Сжигаю одну папиросу,
как целую жизнь, за другой.
Осокой несет из оврага,
и слышу, спускаясь туда,
как плещет тяжелая фляга,
в которой живая вода.
И снова охватит ладони
какой-то неистовый зуд…
Высокие, сильные кони
плывут над кустами и ржут.
С протоки кувшинку срываю,
другую… Да все – по ковшу!
И лучший покос выбираю,
хоть тысячу лет не кошу.
И верю, что это утешит…
И женщина в позднем цвету
горячие губы изрежет
травинкой, зажатой во рту.
Глухариная пара
Еще болота – снег да лед.
Но рад, как дивному подарку, –
когда глухарь перепоет
свою неброскую глухарку.
Очертит круг
концом крыла,
опять введет в него подругу…
А на березах чучела
молчат на целую округу.
Но в том кругу,
в брусничной мгле
ликует ток,
кипит, играя!
Вот так и жить бы на земле,
привычной жизни не ломая.
Люблю один бродить в лесу.
Душа чутка к любому звуку,
хоть я на привязи несу
ее, как раненую руку.
Контраст
Наедине… Вдвоем… Одни…
Как будто нет ответа,
в какие годы или дни
я видел больше света.
Приходишь к мысли всякий раз:
чем ближе мы с тобою,
тем поразительней контраст
меж радостью и болью.
Теперь, пожалуй, и в Москве,
средь многих толп народа,
меня узнаешь по тоске,
которой нет исхода.
Не то благословлю
Лукавить не горазд,
прицениваясь к ноше…
Люблю, как в первый раз,
но чуть нежней,
чуть больше.
В горячке, впопыхах
судить себя не стану
(а в жизни, как в стихах,
я верен содержанью).
Забылись времена,
что смыты жгучей кровью…
Любимее жена,
что стала мне второю.
Не то благословлю,
что лишено упрека –
и третью полюблю
за первого ребенка.
Я против вечных чувств…
Они придут по мере
того, как я учусь
любви, надежде, вере…
Себе воздам сполна
за прожитые вины…
Прости меня, жена,
за ранние седины.
И воздух, как пыльца,
покрыл тугие косы…
Сгорают у лица,
как звезды, папиросы.
В лугах
В пустых речах,
в базарных спорах
теряем собственное я…
Не думайте о тех, кто в море,
покуда есть у них земля.
И лишних сплетен не плетите,
собравшись
в бестолковый круг,
вот эту землю полюбите,
ей не хватает ваших рук.
А то, что снова вводят в моду
братания навеселе,
так это так себе, в угоду
тому, кто и не думал сроду
ни о морях, ни о земле.
И я вас вовсе не неволю,
и сам у мира на виду
с бездарно выраженной
болью,
как привидение, иду.
Засну, сраженный тишиною,
на первом пенистом валке.
И будет родина со мною
хоть в этом сне
накоротке.
***
Россию можно не любить,
как всякую страну.
Все промотать
в ней, все пропить –
и выиграть войну.
Затем подняться из руин
и, распуская рать,
открыть, допустим,
магазин
и солью торговать.
Она не в мере,
не в числе
сегодня и вчера.
Как при Полтаве и Чесме.
С Петром и без Петра.
Беженцы
Опять цивилизация гонима.
От одного к другому рубежу
бросает тех, в ком
так неистребима
языческая тяга к мятежу.
Опять везде котомки и баулы,
и нищета, и голод, и беда…
Опять сжигают села и аулы
и рушат молодые города.
И снова не найдешь хохла глупее,
и нет великодушней остяка,
как нету гениальнее еврея
и русского пьянее мужика.
Телеграмма
Отбей телеграмму
ей самую срочную,
уже не гадая: ждала – не ждала?
Когда еще так,
как дождливою осенью,
захочешь покоя, уюта, тепла.
Пусть в городе дальнем,
припав к аппарату,
ее принимают, как весть о дожде…
Когда еще так сумасшедшую
правду
откроешь, как душу?
Да только в беде.
И выкуришь в спешке
одну сигарету,
как будто тебя ожидает ответ…
Когда еще люди по бабьему лету
Так страшно тоскуют?
Когда его нет.
Но утром, толкая оконную раму,
горячее солнце смахнешь
со стекла…
Она не могла получить телеграмму,
как прежде вернуться
к тебе не могла.
***
Мне тесен плащ, который вдруг надену,
Открою дверь, не радуясь гостям…
Как будто я познал иную цену
Всем людям на земле и всем вещам.
И ты одна как бы в самой природе
Живешь и так же девственно слаба.
И вроде бы люблю тебя,
И вроде
Прекрасно сознаю, что не судьба.
Обиделась…
И больше не тревожишь,
И я тебя по свету не ищу.
Но суть не в том,
Что ты простить не можешь, –
Я сам себе такого не прощу.