Иерусалим
А в общем, я нигде и не была…
Все как-то мимо, мимо, мимо, мимо.
Расправить бы два белые крыла
И полететь к стенам Иерусалима.
Бродить по древним
улочкам кривым,
И чувствовать пронзительно,
всей кожей,
Каким Он был – не сказочным –
живым
И потому еще, еще дороже.
Вбирать ступней
тяжелый жар камней,
Что помнят ног Его прикосновенье,
И чувствовать, чем дальше,
тем сильней
Безжалостной Голгофы
приближенье.
За шагом шаг и – сердце на разрыв,
И мечется душа в безмолвном крике,
Как будто слышу горестный призыв,
Как будто вижу свет
в печальном лике.
Стенания и выкрики толпы
Забыть мечтают каменные стены,
Но нет спасенья, глухи и слепы
Невольные свидетели измены.
Его священной кровью прожжена
Земля насквозь
у страшного распятья,
И в море слез нет берега и дна,
И в месиве толпы – враги и братья.
Провалы искаженных злобой ртов
В чудовищной, безликой круговерти,
И смешан с диким запахом цветов
Безумный, тошнотворный
запах смерти.
Наполнен воздух
гибельным метаньем
Слепой толпы,
ревущей словно зверь,
Известным лишь Ему
предначертаньем
Свершился день –
Он в Вечности теперь.
Я рухну, разбивая в кровь колени,
О, как же эта истина проста!
Мы – люди, совершая преступленья,
Вновь распинаем нашего Христа!
И наши торопливые молитвы,
И весь красивый наш самообман –
Ничто на бесконечном поле битвы
Добра со злом – иллюзия, туман.
А нам пора бы крикнуть
что есть мочи,
Неистово и страшно голосить,
Пока душа еще спасенья хочет:
«Спаси нас, Боже! Господи, спаси!
Спаси от бедствий,
нами сотворенных,
От мести мертвых,
подлости живых,
От дней, без цели
и без смысла проведенных,
А главное, спаси… от нас самих…»
Гончар
Скажи, какою мыслию влеком,
В сосуд ты превращаешь глины ком,
Вдыхая жизнь в безжизненную плоть,
Как это делал некогда Господь.
Вращаешь круг гончарный не спеша,
И вот уже затеплилась душа
В твоем сосуде дивной красоты.
Великий труд не терпит суеты.
Тебе чужды пустые разговоры.
Труд и молитва. «Ora at labora»
Тебе еще неведомо пока –
Творенья мастера живут века.
Уйдут за поколеньем поколенье,
Твоих шедевров не коснется тленье.
Их бережно потомки извлекут,
Благословляя твой
бессмертный труд.
И восхищенный трепет их сердец –
Творениям твоим – живой венец.
Нет в Вечности начала и конца,
И Истина живет в руках Творца.
«Ora at labora» – молись и трудись (лат.) – девиз святого Бенедикта Нурсийского, который в 529 г. основал монашеский орден бенедиктинцев.
Там, где легко и светло…
Растворяется ночь
в синеве ясноглазого утра,
И у теней ночных нет ни шанса –
их время ушло.
Этой ночью во сне
я была удивительно мудрой,
И летала душа в тех мирах,
где легко и светло.
Где Вселенная спит на руках
милосердного Бога,
Где у каждой души есть
свой вечный единственный дом,
И куда мы уйдем отдохнуть
перед новой дорогой,
И куда мы вернемся… обратно…
когда-то… потом…
Ночь на даче
Луна мерцает между тучами,
И в колдовской ночной тиши
Парит неслышно мышь летучая,
Бросая тень на камыши.
Туман лохмотьями слоистыми
Трясет – неспешен и суров,
И озерцо с глазами чистыми –
Как зеркало меж двух миров.
Такой манящий и таинственный
Мир горний смотрит с высоты,
Как соловей поет неистовый,
Как нежно к травам льнут цветы,
Как брезжит из окна полночного
Настольной лампы робкий свет,
Как пленник часа неурочного,
Над рифмой трудится поэт.
И невдомек ему – беспечному,
Что здесь, средь звона комаров,
Как никогда он близок к Вечному
На тонкой грани двух миров.
Нас нет с тобой нигде
Так тихо потому,
что улетели птицы.
Так грустно потому,
что не сбылись мечты.
Чуть теплится любовь,
и по ночам не спится.
И самым дорогим мне стал,
увы, не ты.
И в дымном сентябре,
где жгут сухие травы,
И в сумрачном саду забытая скамья,
Нет смысла вспоминать,
как были мы неправы,
Ведь в этом сентябре с тобой,
увы, не я.
И там, где запах волн
пронзительный и едкий
Слит с запахами роз
и зреющей айвы,
Где тучные плоды
к земле склоняют ветки,
И там не мы с тобой.
Не мы с тобой, увы.
И где заросший пруд
свои кувшинки прячет,
Скрывая омуты
в таинственной воде,
И ива, наклонясь,
уже привычно плачет,
И там – не мы с тобой.
Нас нет с тобой. Нигде…
Вокзальный бомж
Вокзальный бомж,
помятый и небритый,
На стульях в уголочке прикорнул.
Настороже. Глаза полуоткрыты.
И не поймешь – хитрит или уснул.
Охранник подойдет неумолимый,
Заставит встать,
ему же все равно.
А поезда мелькают мимо, мимо,
Как кадры надоевшего кино.
Покорно встанет –
спорить бесполезно.
И взяв свою котомочку, уйдет.
И захохочет скрежетом железным
Вокзал,
где он уж столько лет живет.
Давно он здесь… У старого вокзала
От старого бомжа секретов нет.
Вон там вахтерша
знаком показала –
Бесплатно пустит
в платный туалет.
Буфетчица вокзального буфета
Подсунет пару черствых пирожков.
Кивком спасибо скажет ей за это,
Попьет чайку, вздохнет,
и – был таков.
Он что-то в жизни
изменить не в силах.
Вот и живет, как может, без затей.
Ах, матушка жестокая, Россия,
Что ж так не любишь ты
своих детей?
Диоген и Аристипп
Чудак, мудрец, философ, маргинал
Решил однажды в бочке поселиться.
Из бочки глиняной порою вылезал,
Чтоб мудростью
с народом поделиться.
Был славный Диоген большой аскет,
Неприхотлив и беден был к тому же:
Похлебка с чечевицей на обед
Да черствый хлеб –
вот все, что было нужно.
Свет мудрости его звездой сиял,
В народе почитаем без сомненья,
Но оды он царям не сочинял
И не стяжал богатого именья.
Совсем другое дело – Аристипп…
Награды получал и был обласкан
В искусстве лести
он вершин достиг –
Хвалебных од
непревзойденный мастер.
Богатый дом, подаренный царем,
Был полон слуг покорных,
раболепных,
И повар иноземный был при нем –
Творец умелый блюд великолепных.
И как-то, мимо бочки проезжая,
Где Диоген готовил чечевицу,
Тот Аристипп, собрата уважая,
Решил своим секретом поделиться:
«Я дам тебе совет, мой дорогой,
Не буду платы за него просить:
Не жить чтоб чечевице на одной,
Ты научись царя превозносить!»
На что ответил Диоген, смеясь:
«А ты сумей похлебкой сытым быть.
Свободным быть и бедным не боясь,
Не нужно и царя превозносить!»
Мораль проста:
хоть и века промчались,
Мы, люди, все такими же остались:
Не хочешь лишь
похлебкою питаться,
Так будь готов пониже прогибаться!
Диоген – древнегреческий философ, основатель школы киников.
Аристипп – ученик и друг Сократа.