Гость XXVII «Декабристских чтений» – Михаил Кукулевич

Гость XXVII «Декабристских чтений» – Михаил Кукулевич . Он родился в городе на Неве, объехал весь мир, да и сам – потомок Ивана Кукулевича-Сакцинского, хорватского политического деятеля (выступал за объединение южных славян) и иностранного члена Петербургской академии наук, но всегда с радостью возвращался и возвращается в городок Старая Купавна, что в Подмосковье, куда 34 года назад последовал за любимой женщиной..

Он сорок лет отдал медицине в Петербурге: врач «скорой помощи», детский реаниматолог, заведующий разными отделениями, а сейчас, в «третьей половине жизни», решился служить совсем другим богам – поэзии и музыке. На лацкане его пиджака – медаль (негосударственная, но все равно дорогая) Ивана Ивановича Лажечникова, русского писателя, одного из зачинателей отечественного исторического романа. Его наш герой десять лет назад сыграл в детском фильме «Тайна старой усадьбы». За спиной – такая верная гитара, в памяти – сотни стихов и песен, которые Михаил Кукулевич, гость последних «Декабристских вечеров» в Ялуторовске, сочиняет только с открытым сердцем.

– Михаил Анатольевич, а вы чей потомок? Я о декабристах...

– Нет-нет, что вы, по родовым линиям я к декабристам не отношусь! Я всего-навсего потомок своего папы.

– Но очень интересующийся декабристской историей… Это ж как надо было взволноваться?!

– Так получилось… Абсолютно спроста. Как ни странно, я – человек XIX века. Мой папа был довольно известным филологом в Ленинграде, хотя и прожил всего до 29 лет – он погиб в 1942 году. Литературой я интересовался всегда. Тем не менее учился в Ленинградском педиатрическом институте. После диплома четыре года работал на Сахалине. Потом плавал корабельным врачом на учебном судне «Сириус». Потом вернулся в педиатрию. Были и «скорая», и реанимация. Писать начал лет в тридцать. Сначала стихи, позже песни. Так и до гитары дошло.

– Самоучка, значит?

– Конечно! Как это обычно бывает, друзья показали три аккорда – на том и развился. А в 1981 году в электричке познакомился с будущей женой, вслед за ней из Ленинграда переехал в Старую Купавну, устроился в местную больницу заведующим детским отделением. В то время в поселке открылся новый Дворец культуры – меня позвали руководить клубом авторской песни. И как раз тогда написал песню о декабристах «Ностальгия не по месту, а по времени».

– Вот так вот «вдруг»?!

– Да точно, вдруг! Спел друзьям, рассказал немного о де-кабристах. Им понравилось – попросили еще. Тогда серьезно взялся за книги Ольги Эдельман, за произведения других авторов… И просто «провалился», с головой затянуло. Как-то сразу составил программу из 13 новелл. Волею судьбы познакомился с товарищами из общества «Наследие декабристов»: с Александрой Анатольевной Лучшевой, Венечкой Поляковым... Они тогда собрали выставку «Декаб-ристы. Русская культура» и поехали по городам страны. И я с ними. Время шло, мое авторское «дело» росло: какие-то куски исчезали, какие-то добавлялись – живое ведь все! Это продолжается до сих пор. В нынешнем декабре уже дал пять концертов в Москве и Мурманске. Еще несколько выходов предстоит.

– Вы сами намечаете маршрут музыкальных путешествий?

– Чаще зовут. В Сибири не был четыре года. Конкретно в Ялуторовске – больше 20 лет. Я ведь уже не молодой человек. Иногда бывает тяжело собраться в два счета. Но все равно пытаюсь, ведь людям нужно рассказывать правду.

– И как люди отзываются?

– По-разному. Я сразу говорю зрителям: меня не интересуют декабристы как революционеры, меня интересует человеческая история и человеческая трагедия.

Ну что мы сейчас будем спорить: нужно было восстание или не нужно? Это спонтанный акт, массовая истерия. Нам трудно их понять, ведь они – другое поколение. Я вообще считаю, что выход на Сенатскую площадь – первая интеллектуальная схватка интеллигенции с властью. Причем интеллигенция тогда была не беззубой, как сейчас. Декабристы прошли Отечественную войну 1812 года. Они знали, что что-то могут и что-то должны. Потом, у них были свои понятия о чести и дружбе. Правда, и честолюбие присутствовало, и недомыслие. Только Никита Муравьев и еще пять-шесть человек понимали, что они делают...

– Ваш любимый герой в той славной компании?

– Николай Бестужев. Выходец из потрясающей семьи! Отец – директор Академии художеств. А сын, например, не умел рисовать. Но именно в ссылке научился. И хронометр сделал. Он все время чем-то занимался. Его спасала привычка к труду. С большим интересом отношусь к Лунину, хотя он несколько необычный «образец».

– Стыдно признаться, но впервые слышу эту фамилию...

– Ну что вы, Михаил Сергеевич Лунин! В то время, когда он был молодым человеком, Александр I запретил офицерам в Павловске купаться – раздеваться было нельзя. Тогда Лунин стал залезать в пруд прямо в обмундировании и на лошади!.. Вот еще история: сидит он в Выборгской крепости, а крыша настолько прохудилась, что узников будто душем поливает. Приезжает великий князь, спрашивает: «Вы ни в чем не нуждаетесь?» Лунин на это: «Ни в чем. Кроме зонтика». Еще он блестяще говорил по-английски.

Когда декабристы собрались вдали от родного дома, то решили, что во что бы то ни стало будут учиться, прежде простив друг другу обиды, очистив душу (кто не очистил, тот не выдержал – рано ушел или сошел с ума). Ведь на следствии было всякое: кто-то говорил лишнее, чтобы придать движению больший вес, кто-то просто потому, что государю нельзя врать. Кстати, вся эта история – история одной ошибки. Декабристы думали, что выведут войска к Сенату, к моменту присяги, и под давлением штыков заставят принять то, за что ратуют. Николай I присягу принял на два часа раньше. И когда они вышли, было уже поздно, ситуация разрешилась по-другому...

Почему мы интересуемся историей? Любой исторический факт дает нравственные уроки. Почему читаем, например, про Лицей в Царском Селе? Из-за тогдашней системы обучения или быта? Нет! Нас волнует парадигма дружбы, когда государственный преступник Иван Пущин мог запросто прийти к канцлеру империи Александру Горчакову и забрать у него свой портфель.

– Не отпускают они вас?

– Мне нравится смотреть на них с позиции современного человека. Идеалисты, которых не заставишь что-либо делать против воли, тем более за деньги. Но развернулись в полную силу они все-таки в Сибири. Именно в ссылке декабристы вынуждены были обратиться к простым земным делам: лечению больных, обучению неграмотных, возделыванию, казалось бы, мертвой земли.

– А вы могли бы выйти на площадь Сената?

– Не знаю. Был в жизни момент, когда я абсолютно перестал интересоваться политикой... Случайно вылетел на машине к Белому дому в то время, когда по нему начали стрелять. Танки бабахают, и мамки с колясками рядом, на прогулку вышли...

– Давайте к Ялуторовску вернемся. Последний раз вы тут были...

– В 90-х годах, вместе с друзьями из общества «Наследие декабристов». Тогда мы часто путешествовали: грузились в поезд, ехали, предвкушая встречи с сибиряками, со школьниками, которым нужно рассказывать еще с крепостного права, с их родителями, которым нужно рассказывать немного о другом...

В этот раз привез и программу, и свои диски с романсами. Вот, кстати, поворот судьбы: сначала я занялся декабристами, а потом пришлось заняться их культурой. Так в поле моего зрения оказались Василий Тредиаковский, Гавриил Державин, Константин Батюшков, Александр Пушкин, Федор Тютчев… Сейчас на литературном семинаре для взрослых как раз проходим пушкинского «Бориса Годунова». В отношении к декабристам Александр Сергеевич – тоже личность интереснейшая! Хотя он говорил, что вышел бы на площадь, я в этом сомневаюсь: уже тогда он был государственником, человеком с другими приоритетами. Но вышли его друзья... Думаю, внутренне он очень мучился после всей этой истории.

– Расскажите о вашем последнем месте работы, о Доме Булата…

– В Переделкино есть музей Булата Окуджавы. Это загород, хотя и близкий. В доме на Арбате еще под один музей, уже столичный, отдали один подъезд с 1-го по 6-й этаж. Там есть картинная галерея, библиотека, зал со сценой. Раз в месяц мы собираемся со старшеклассниками одной московской школы и говорим о поэзии, истории, временах... Кроме того, веду два семинара для взрослых: один – по Серебряному веку и советской поэзии, другой – по творчеству Вяземского, Жуковского, Пушкина. До этого последние восемь лет работал в школе – преподавал «Историю поэзии».