Бесценные свидетели
Эстафету памяти о Великой Отечественной войне от ветеранов подхватили те, чье детство пришлось на суровые годы
Продолжение.
Их отцы ушли на фронт, их матери заменили мужей у станков и в поле, и сами они, те, кому в грозном 1941-м было по 8–12 или чуть больше лет, несли тяжелую трудовую вахту в тылу. Они не были в действующей армии, но многое видели, слышали и пережили за эти долгие 1 418 дней и ночей. Дети всегда были самыми искренними свидетелями.
Разделение обязанностей
Поскольку папы у нас уже не было, а мама вечно была занята работой в школе и дома, дети, особенно в летнее время, были практически полностью предоставлены самим себе. С одной стороны, это развивало в нас самостоятельность, но с другой – позволяло иногда совершать не совсем обдуманные поступки. У нас с братом естественным образом сложилось разделение обязанностей: я больше занимался хозяйственными домашними делами, мама всегда спрашивала в основном с меня, он чаще отлучался на охоту и рыбалку. Со временем брат стал очень умелым и удачливым добытчиком, хорошо стрелял из ружья и почти никогда не возвращался домой без добычи. Охотником он был страстным, смелым, иногда весьма отчаянным.
На охоте, когда мы ходили вдвоем, главным стрелком, конечно же, был брат, мне доставалась подсобная роль «подносчика снарядов»: развести, например, костер, что-то сварить, таскать добытую рыбу и дичь. Иногда удавалось и стрельнуть, но редко, из-за большого дефицита патронов.
Однажды, когда я на берегу озера на костре готовил уху, Володя метрах в 40–50 от меня под деревом возился с ружьем. Вдруг он сказал, что в последний раз мы, видимо, плохо снарядили патроны, один из них уже около десятка раз дал осечку. Он хочет проверить и, если снова не будет выстрела, выбросит этот патрон. И весело добавил: «Давай поспорим, что и в одиннадцатый раз будет осечка!» Сразу после этого зарядил ружье злополучным патроном, поднял и направил ствол в мою сторону. Я не успел ничего ответить, но заметил, что он взводит курок. Каким-то шестым или седьмым чувством уловил опасность, быстро присел и одновременно отклонился в сторону. Прогремел выстрел, дробь плотным шаром просвистела мимо моей головы, а мой дорогой братик от неожиданности выронил из рук ружье и бросился ко мне. Его торопливые и бессвязные извинения я сразу, конечно, не принял, а просто послал его очень далеко. Позднее, когда оба отдышались и сели за уху, Володя виновато пояснил, что у него уже бывали осечки, он пытался повторять, и если два-три раза не было выстрела, дальше щелкал курком и по 10, и даже по 20 раз, все было безрезультатно. И в этот раз он был на 200 процентов уверен, что ничего не произойдет. Я резонно заметил: «Но ведь случилось же, ты разве забыл наставление папы – никогда не направлять ружье в сторону человека, если оно даже не заряжено. А ты зарядил и спокойно прицелился в брата». Володя готов был заплакать, я примирительно, на правах старшего, сказал: «Все, друг, проехали, но ты для себя зарубку сделай, ты с этой «игрушкой» чаще меня ходишь». Маме, разумеется, ничего не сказали.
Нарочно не придумаешь
Через год, следующим летом, у нас произошел еще один случай из серии «нарочно не придумаешь». Мы с братом нашли свой способ добывать молодых, уже на крыле, тетеревов, которые кормились обычно на хороших ягодных полянах. Для охоты выбирали облачный дождливый день. Ожидали в лесу, укрываясь от дождя под кронами крупных деревьев. Как только заканчивался дождь, голодные тетерева устремлялись в густую мокрую траву за спелой клубникой.
Мы со своей надежной собачкой тоже выдвигались к такой поляне, расходились друг от друга метров на 50-60 и «поднимали» тетеревов. Взлетали они с мокрыми крыльями медленно, летели на высоте не более метра и садились на ближайший куст или снова на землю. Володя, неплохо овладевший стрельбой «влет», всегда ходил с ружьем наизготовку и старался взять добычу, пока она в воздухе. Как он объяснял – больше площадь попадания.
Очередной тетерев поднялся примерно посредине между нами, Владимир моментально вскинул ружье и повел стволом за птицей, меня он вначале не видел. По направлению полета тетерева я понял, что выстрел может произойти, когда мы все трое окажемся на одной линии.
Кричать было поздно, надо немедленно падать на землю и в сторону, что я и попытался сделать, но до конца это упражнение выполнить не успел. Раздался выстрел, птицу брат уложил, но несколько боковых дробин угодили мне в пах.
От внезапной боли я вскрикнул и свалился на траву. Поднялся с помощью подоспевшего брата, снял штаны и обнаружил пять кровоточащих ранок в коже ноги. Володя оперативно сделал повязку, разорвав пополам свою майку, и мы поковыляли домой. Наш дом обошли по соседней улице и направились сразу в медпункт.
Медсестричка попросила потерпеть и громко «не выступать», за неимением обезболивающих она просто обильно смазала «место происшествия» йодом, обычным медицинским пинцетом поковырялась и извлекла дробь, наложила хорошую марлевую повязку и назначила дату повторного свидания. От мамы в этот раз скрыть не удалось, оба получили хороший выговор. Но дырки на ноге заросли довольно быстро. А Володя позднее, уже после окончания в городе Омске физкультурного института, подтвердил репутацию классного стрелка и выполнил норматив мастера спорта по стендовой стрельбе.
Приспособление к жизни
Постоянной проблемой была детская одежда, нас было трое, росли и рвали все довольно быстро, и мама не успевала нас нормально одевать. В магазине выбор был небольшой, да и цены – не по маминой зарплате. Поэтому мама приспособилась перешивать на нас всякие довоенные тряпки. Перешивала все, что попадало под руку, вплоть до занавесок. Но мне как старшему по дому и ее помощнику в школе – это ее выражение, доставались более красивые и солидные папины рубашки и брюки, разумеется, хорошо урезанные и ушитые.
К проблеме одежды добавлялся вопрос стрижки волос. Так как постоянного парикмахера в селе почему-то не стало, этим делом занимались чуть ли не все женщины, которые умели держать в руках ножницы. Но под конец войны в селе появился демобилизованный из армии молодой мужчина лет 22-х, потерявший на фронте левую руку – была ампутирована по локоть. До войны он работал профессиональным парикмахером, сохранил дома соответствующие документы и поэтому сумел убедить местные власти, что наладит в селе это дело. Ему выделили небольшое помещение прямо в центре села, работал он старательно, виртуозно, и не одной правой, а ухитрялся помогать себе и левой култышкой.
Довольно скоро к нему потянулись все. Пришли и мы с Володей, зажимая в кулаках выданные мамой на стрижку деньги. Общительный и приветливый хозяин заведения успевал орудовать ножницами и расческой и активно разговаривал с клиентами. У нас успел узнать, где работает мама и что папа погиб на фронте. Да и по одежке он понял, что мы не из богатых. А когда мы попытались отдать ему деньги за работу, он вдруг стал очень серьезным и заявил: «Я фронтовик, вы по своему бате тоже фронтовики получаетесь, а я со своих не беру. Запомните, ребятки: ваш папа своей жизнью рассчитался за вас на много лет вперед».
Столяр и уборщица
Где-то зимой 1944–1945 года в нашу школу приняли столяром инвалида войны Захара лет тридцати. Он сразу объявил, что не привык, чтобы его звали по отчеству. На фронте был рядовым и все товарищи звали просто Захаром, а командиры при необходимости обращались по фамилии.
Про ранение Захар рассказал очень просто: «Миной раздробило всю ступню, там и спасать нечего было, пришлось делать ампутацию. Протез изготовили из хорошего металла, хватит надолго. Зато обе руки целые и могу выполнять любую работу». А мама добавила, что и голова тоже на месте, не пьет, не курит, вежливый и внимательный, ну и по наружности приятный мужчина.
Со временем я стал замечать, что они нашли общий язык, понимают и уважают друг друга. Мне лично нравился его оптимизм, общительность, желание и умение ненавязчиво, от души помочь любому человеку. Со мной он изредка встречался на работе в школе, говорил как с равным, кое-что советовал.
А вот братец Володя, увидевший Захара рядом с мамой, вдруг заявил: «Чего этот хромой около мамы вертится?» «Да успокойся ты, никто около твоей мамы не вертится, просто они работают каждый день вместе. Пойми, что с учителями столяр и уборщица дружить не могут, вот они и общаются друг с другом. По мне так он неплохой мужик, часто нам с мамой помогает на уборке и не говорит, что это не его работа». Дело в том, что Володя и внешне, и по характеру был похож на отца, а еще больше на строгого деда Павла, мама говорила ему об этом, объясняя иногда проявлявшуюся у него резкость и неуступчивость.
Окончание следует
