Первая мировая в судьбах сибиряков: о героях и антигероях
Благодаря бывшему директору архива социально-политической истории, краеведу Майе Смирновой удалось выяснить, что в топонимике Тюмени представлены имена двух участников Первой мировой войны.
Улица Пермякова названа в честь первого губернского военного комиссара, и, хотя Георгий Пермяков был настоящим героем второй Великой Отечественной войны, предпочитал об этом не вспоминать. Улица Парфенова в районе крупнопанельных домов так же названа в честь коренного тюменца, который заслужил этот почет тем, что, находясь на фронте, принял участие в выступлении против войны.
Теперь по порядку.
В декабре 1916 года солдаты 55-го Сибирского стрелкового полка и 17-го Сибирского стрелкового полка 12-й армии на Северном фронте под Ригой подняли восстание против наступления, войны и царского правительства.
Уже 6 января 1917 года военно-полевой суд, учрежденный приказом начальника 14-й Сибирской стрелковой дивизии, вынес смертный приговор «через расстреляние» 52 военно-служащим в 55-м полку и 24 – в 17-м полку. В вину подсудимым было поставлено, что «в боях с 23 по 25 декабря 1916 года в районе Сарканайс, находясь в составе рот своего полка, назначенных для атаки противника, сопротивлялись исполнению приказаний начальника и возбуждали других словами к уклонению от атаки». Нашему земляку, как и другим подсудимым, посвящено несколько строк: «Подсудимый стрелок 10-й роты Федор Иосифович Парфенов, из крестьян деревни Парфеново, Яровской волости, Тюменского уезда, Тобольской губернии, 20 лет, православный, принят на службу в 1914 году. Под судом не был. Дисциплинарным взысканиям не подвергался. Знаков отличия не имеет».
Среди подсудимых Парфенов – один из самых молодых. Нет никаких сведений, что он был за человек, какие имел предпочтения в жизни. В одной из газетных заметок советского времени сказано, что это выступление явилось результатом агитации Петроградской партийной организации. Представленные биографические данные Парфенова с большой долей вероятности позволяют предположить, что он достаточно легко мог стать жертвой антиправительственной агитации. Еще более вероятным является предположение, что во многом успеху этой агитации способствовали имевшие место перебои в снабжении боеприпасами, оружием,
бытовые условия, недостойное поведение начальников. И совершенно очевидно следующее: официальная пропаганда оказалась в данном случае слабее антиправительственной.
Вернуть доверие солдат
Альфред Нокс, английский военный атташе, с 1914 по 1917 годы находившийся в русской армии, в своей основанной на дневниковых записях книге (написанной без большой симпатии к России в целом и русской армии в частности) приводит такой пример: «В своем невежестве солдаты были как дети. Генерал-адъютант на Северном фронте генерал Ермолаев ежедневно утром тратил по два часа, пытаясь вразумить их. Спустя больше месяца после революции он спросил одного из солдат, только что вернувшегося из отпуска, о том, что нового произошло у того в деревне. В ответ он услышал: «Ничего, кроме того, что приходили агитаторы из соседнего села, которые заявили, что свергли царя. Никто не поверил в эту глупость, по-этому мы схватили их и побили».
Многое могло бы быть сделано офицерами для того, чтобы прийти к разумному компромиссу и вернуть доверие рядовых, но применяемые ими методы не соответствовали моменту всеобщих мятежей и других опасностей, а потому все это стало лишь пустой тратой времени.
К полковнику 13-го Сибирского полка обратились с просьбой разрешить солдатам каждый день отправляться в окопы, не беря с собой вещевые мешки. В ответ он рассказал, что как-то еще ребенком он попробовал косить траву и в первый день у него болело все тело. Но прошло несколько дней, и он мог косить так же, как и все остальные. Офицер спросил, знают ли солдаты, отчего это произошло, и все ответили хором: «Потому что вы приноровились к этой работе». Тогда полковник объяснил, что важно было, чтобы и солдаты привыкли к передвижению с вещмешками,
и тогда они не будут уставать на марше. Как говорили, солдаты согласились с этим доводом и впредь ежедневно направлялись в окопы полностью экипированными, в то время как их соседи из полков, развернутых справа и слева, не делали этого.
Незадолго до этих трагических событий Нокс записал в своем дневнике: «Я думаю о том, когда люди поймут, что настоящим героем войны является простой пехотный рядовой или подпоручик?»
Тот же Нокс писал, что из «отчаянных храбрецов» на фронте были сформированы добровольческие части, которые предполагались для осуществления прорывов, но которые стали использовать для подавления солдатских выступлений.
Трудное детство Георгия Пермякова
О Георгии Пермякове мы знаем значительно больше. Жизнь его начиналась на редкость несчастливо. Он родился в Тюмени в 1894 году, отец был городским будочником, нередко маленький Георгий ночевал в будке отца. Мать умерла рано, мачеха его невзлюбила. Когда отца в 1906 году призвали на русско-японскую войну, в 10 лет Георгия отдали «в люди» – у тюменских купцов прислуживал по дому: носил воду, дрова, подавал еду за столом, питался тем, что оставалось на тарелках. Грубое отношение к мальчику со стороны кухарки и кучера, постоянные подзатыльники и ругань только вызывали у него ожесточение, от купца он ушел работать на пристань.
При таких обстоятельствах в школе он смог проучиться только полтора года.
Казалось бы, такой социальный старт определял прямую дорогу в криминальный мир, но судьба уготовила Георгию Пермякову другой путь.
На пристань поначалу его принимать не хотели, он был самым маленьким, но один из бригадиров сжалился над ним, назвав «сынком», и принял в свою бригаду. Обязанности Георгия заключались в подаче заклепок для корпуса пароходов, таких работников так и называли – «подавальщик». Методы воспитания остались те же – мат, подзатыльники. Режим труда был крайне жесткий даже для взрослого человека: чтобы успеть на работу с городища на пристань к 6 часам утра, он вставал в 5 утра. В любую погоду, по темным улицам, временами дрожа от страха, в жалкой одежонке маленький труженик спешил на работу. Рацион был более чем скуден: кусок черного хлеба, два куска пиленого сахара и горячая вода из котла в рабочей казарме. И так в течение нескольких лет. Рабочий день длился 10 часов. Трудолюбие Георгия привело к тому, что уже через год за него, 12-летнего работника, между собой спорили бригады, к кому он пойдет работать. Несмотря на то, что такой режим выматывал полностью, тяга к знаниям была огромная. Чтение книг по ночам оказало настолько благоприятное воздействие, что, когда в 15 лет он познакомился с находившимися в Тюмени ссыльными, больших проблем в общении с ними он не испытывал. В это время он перешел в грузчики на пристани, зарабатывал уже неплохо, и «ел свой хлеб». Примечательный факт: когда он оказался безработным, то предпочитал три дня не есть, выскребать хлебные крошки из кармана, но не желал садиться за стол к мачехе. Отец со слезами приходил в комнату Георгия, приглашал его за стол, и Георгий со слезами ему отказывал: настолько была памятна детская обида на мачеху.
В 17 лет он попал в городскую больницу – горлом пошла кровь. Ссыльные собрали ему деньги и на два месяца отправили поддержать здоровье в деревню Зырянку. Георгий активно продолжал заниматься самообразованием.
Духовный мир молодого солдата
В феврале 1915 года молодого человека призвали на фронт. Через всю войну с Георгием прошла общая тетрадь в черном клеенчатом переплете. Этот чудом сохранившийся документ в какой-то степени позволяет нам понять духовный мир молодого солдата. К сожалению, личных наблюдений о войне крайне мало, но подбор текстов стихов, песен уже позволяет представить духовные ориентиры молодого Георгия. В рукописи привлекает внимание еще один момент: значительное количество страниц занято названиями книг с указанием их выходных данных, многие из которых предназначены для развития способностей.
Это поражает: человек, никогда не учившийся, находящийся в окопах, ежедневно рискующий жизнью, озабочен тем, что ему следует прочитать!
Среди многочисленных стихотворений в тетради Пермякова обращает внимание выбранная им из стихотворения Семена Надсона строфа, которая во многом помогает понять молодого Георгия:
Пусть разбит и поруган святой идеал,
И струится невинная кровь, –
Верь, настанет пора и погибнет Ваал,
И вернется на землю любовь!
Поражает и тяга молодого человека к поэзии. Наверное, ему это казалось каким-то чудом – умение складывать слова в ритмично звучащие, трогающие душу, открывающие другой, доселе неведомый мир строки.
Антиправительственная пропаганда наверняка была знакома Георгию, и, похоже, к этому у него было свое отношение, о чем в тетради свидетельствуют следующие строки: «Рабочий класс, создавая новый, более близкий к социальной справедливости строй, должен спасти национальную независимость. Рабочий класс будет защищать свободу родины, но поддается ухищрениям тех, которые пытаются эксплоатировать саму идею Отечества в интересах одного класса».
Из военных впечатлений в рукописи только одна запись, но она интересна еще и общими выводами: «23 сентября 1916 года бой под деревней Долий: артиллерийский, страшного напряжения, несколько часов, некоторые солдаты теряли сознание. Потери наши невелики, но успех блестящий. Этим боем еще с потерей нескольких сот человек согнали бы германца с левого берега Днестра и заняли бы Галич, захватив массу пленных и батарей, но бездарное командование привело к тому, что: могли взять почти без боя, но не взяли, два корпуса в затылок один другому и почти целиком гибли разбитые полки и дивизии, остановившись зимовать на очень невыгодной для нее позиции, удобной неприятелю на десятки верст для наблюдения и обстрела, от которого для нас бессмысленно падают ненужные жертвы. Из этого видно, что личный героизм и самопожертвование десятков тысяч солдат обессмысливаются бездарностью генералов. И теперь весной 1917 года опять жертвы и страшные усилия, чтобы сбить его с зимних позиций. И всему причина неспособность как высшего, так и низшего командования».
В этих рассуждениях уже очевидно влияние антивоенной пропаганды. Не мог рядовой солдат дать квалифицированную оценку действиям командования. В этих выводах Пермякова так и слышатся умозаключения председателя Государственной Думы Михаила Родзянко в его Записке, направленной в конце 1916 года в Ставку, где он, в частности, писал: «Армия находится в таком состоянии, что всякий злой слух, всякая клевета комментируется и принимается как лишнее доказательство полной неспособности командного состава побороть встречающиеся на их пути затруднения и вести армию к победе… Если же та же обстановка сохранится до весны, когда все ожидают либо нашего наступления, либо наступления германцев, то успеха летом 1917 года, как и летом 1916 года, ожидать не приходится».
«Читая теперь эти строки, трудно даже представить себе, что они написаны после величайшей из побед, равной которой не было одержано за 1914, 1915 и 1916 годы ни одним из союзников (имеется в виду Брусиловский прорыв. – Прим. А.В. Кстати, Георгий Пермяков участвовал в Брусиловском наступлении на Юго-Западном фронте). Так смотрело на создавшееся положение вещей подавляющее большинство сознательной части армии и страны» – это комментарий одного из наиболее квалифицированных экспертов по истории Первой мировой войны, военного теоретика генерала Николая Головина. Его книга, впервые изданная в Париже в 1939 году, дает системную картину предвоенной и военной жизни Русской армии.
Головин дает сжатое и вместе с тем емкое определение причин такого положения: «Ни правительство, ни сами народные массы не были подготовлены к современным сложным формам управления. Представители первого привыкли только приказывать, считая даже, что всякие излишние рассуждения только подрывают авторитет власти; вторые – вследствие своей малой культурности не были способны подняться выше интересов «своей колокольни» и осознать интересы широкого государственного значения. Положение же ухудшалось еще тем, что все представители интеллигенции были отброшены к концу 1916 года правительством в лагерь оппозиции. И в результате вместо того, чтобы слышать из уст представителей своих более образованных классов слова бодрости и разъяснения, народные массы слышали только критику, осуждение и предсказания неминуемой катастрофы».
Гражданская жизнь
В мае 1917 года, после очередного ранения, Пермяков оказался в Тюмени. Его заявление о приеме на работу помощником библиотекаря очень много расскажет о нашем герое внимательному читателю:
«От солдата революционной армии гражданина Пермякова Г.П.
Заявление.
Я, эвакуированный с фронта по ранению и по причине упадка сил и малокровия, отпущенный на трехмесячный отдых, вынужден материальной необходимостью работать по мере сил, обращаюсь к вам как совету Тюменской публичной Пушкинской библиотеки с просьбой оказать мне содействие – дать работу помощником библиотекаря, которую теперь выполняет военнопленный чех. Я, зная лояльность чехов России и их боевые заслуги, все-таки думаю, что я, пробывши два года в окопах, трижды раненый, Георгиевский кавалер трех степеней, отдавший Родине и революции все свои молодые силы, утративши на время трудоспособность, имею идейные преимущества пред военнопленным. Надеюсь исполнив долг гражданина встретить у вас сочувствие. Причиной моей настойчивой просьбы является желание скорее восстановить силы и воротиться на фронт, чему содействовать может нетяжелая и неутомительная работа в библиотеке, с которой я идейно и технически знаком». К этому следует добавить, что на несколько сотен тысяч военнослужащих-сибиряков кавалеров Георгиевского креста трех степеней имелось всего восемь!
В июле 1917 года Пермяков уже был зачислен в маршевую роту для отправки на фронт, и только избрание его фронтовиками Тюменского гарнизона председателем своего комитета нарушило эти планы. Дальнейшие стремительно развивавшиеся события выдвинули Пермякова в первые ряды руководителей губернии: он организатор первых формирований Красной армии, председатель первого большевистского совета депутатов, председатель губернского военно-революционного комитета. Фотография тех лет представляет настоящего народного трибуна, что подтверждает и результативность его работы: ему удалось привлечь тысячи тюменских рабочих в вооруженные отряды, возле реального училища он лично раздал им сотни винтовок.
Революционные вихри забросили его в Тулу, где он с поста заместителя председателя губисполкома сумел получить направление на учебу в Социалистическую академию. В заявлении, он, в частности, указал: «Уже четыре года работая в Президиуме Совета, ежедневно принимая до сотни посетителей, я нервно устал и приобрел сердечную болезнь». В характеристике для академии указано: «Работник, имеющий большую ценность в местах, где нужно создать ревком или вызвать энтузиазм перед боем».
Всю жизнь Георгий Пермяков, чуждый карьерных устремлений, занимал (точнее сказать, трудился с полной отдачей) ответственные посты, имущества не нажил, за исключением библиотеки. В конце жизни обратился с просьбой о выделении второй комнаты, но получил отказ, поскольку у них с женой была комната в 20 квадратных метров на двоих, а норма в Москве была 4 на одного.
Можно по-разному относиться к его политическим взглядам, но невозможно не восхищаться стойкостью его духа, заботе о благе народном, отсутствии какого-либо стяжательства. Он по праву является одним из почетных граждан нашего города.
В работе над статьей использованы архивные документы ГУТО «ГАСПИТО»
Александр Вычугжанин в рамках проекта "Первая мировая в судьбах сибиряков".