«Если получил задание – умри, но сделай!»
К юбилею Союза журналистов Тюменской области газета продолжает публикацию материалов о легендарных представителях этой профессии. Гостем редакции стал писатель и журналист Виктор Строгальщиков, который рассказал о своем творческом пути.
– После окончания тюменской школы № 16 вместе с друзьями мы поступили в индустриальный институт, где впервые в Советском Союзе набирали группу геологов-математиков. Поступив на отделение геофизики, сдавали дополнительно четыре экзамена, чтобы попасть на элитную специальность. Одним из них были шахматы с доцентом Ромалисом, который ставил этюд и задачу: «Мат в четыре хода!» Если не решил – отчислен... Я сидел до последнего, а после того, как все ушли, сказал: «Простите, уважаемый доцент, мне кажется в диспозиции ошибка». Он посмотрел, вдруг покраснел и поставил мне пятерку. Действительно, не туда поставил одну из фигур!
Заканчивался первый семестр и на одном из компанейских сборищ поздней осенью 1967 года мне в руки попался «Тюменский комсомолец».
Я что-то прочитал и неосторожно сказал: «Чтоб так писать, большого ума не надо». Меня заперли в комнате, дали стакан сухого вина, бумагу и ручку, сигареты у меня были свои, и за два часа я написал заметку, которая называлась «Школа грешника».
О том, что думает секретарь школьной комсомольской организации и член бюро горкома комсомола, когда вечерами играет на барабане в оркестре ресторана для пьяных мужиков. Это было про себя... Ребята забрали эти листки и куда-то унесли, а через какое-то время мне показывают заметку в «Тюменском комсомольце», где я впервые увидел свою фамилию, набранную типографским шрифтом.
– Статью сильно порезали?
– Абсолютно не резали и даже заголовок остался прежним. Потом дома раздался звонок и мама передала мне:
«Зайди в редакцию, тебе дадут гонорар». Это «двузначно» определило мою дальнейшую судьбу. Гонорар был 3 рубля 62 копейки, ровно столько стоила бутылка водки и это был глубоко символичный знак.
Я получил эти деньги, уже зная куда идти и зачем, но мне сказали «тебя хочет видеть редактор» – Владимир Александрович Фатеев. Захожу, сидит мужик за шахматной доской, нога подвернута под себя, один палец в ноздре... Он поднял на меня голову и говорит: «У нас работать хочешь?» и я ответил: «Хочу!», ни секунды не подумав. В тот же день забрал документы из института с суперпрестижной специальности и так «поломал» себе жизнь...
– После первоначальной эйфории начинающий журналист понимает, что писать нужно много и для этого не всегда есть темы...
– Это было, но немного в другой форме. Все мои старшие друзья, дай им Бог здоровья, Юрий Переплеткин, Владимир Фатеев, Рафаэль Гольдберг, Анатолий Туринцев были на десять с копейками лет меня старше. Мне было 17, а Рафаэлю Соломоновичу, в отдел к которому я пришел, аж двадцать девять. Он мне казался глубочайшим стариком и выпятив нижнюю губу, как любит это делать до сих пор, сказал: «Запомни, Витя, у журналиста есть только две проблемы – нехватка материала и его избыток. Второе хуже!»
Он научил меня главному – «цеплять» читателя с первой строчки, сразу! Это потом мы узнали американский принцип пирамиды, по которой строится газетный текст: лид-абзац, где все объясняется, потом следующие пара абзацев, где тема разворачивается более подробно, и если читатель этим удовлетворился – для него материал закончился.
– Тогда журналисты больше внимания обращали на жанр материала?
– Мне была интересна жизнь и конкретные события, в свое время даже получил местную комсомольскую премию за цикл материалов о строительстве железнодорожного моста через Обь под Сургутом. Я с удовольствием туда ездил, но так как был еще достаточно молодым, меня не принимали всерьез – бегает пацан с блокнотиком, какие-то вопросы задает.
Добегался до того, что однажды упал прямо в бетон: строилась четвертая опора, самая проблемная, открытым кессонным способом – по краю вбиваются шпунты, откачивается вода и постепенно наращивается бетоном с арматурой... Дело было зимой, я пошел по доскам, а они разошлись...
Хорошо, что там было метра три-четыре, не больше и только что залили раствор. В него зад-ницей и рухнул – мерцают лампочки в пару от горячего бетона,
тишина, а потом голос: «Ну вот, смотрите, корреспондент к нам с небес прилетел». После этого я стал для них своим человеком и они стали со мной разговаривать. Подтрунивали, подковыривали, но контакт появился замечательный...
– Сколько времени отводилось на такое «проникновение» в среду?
– Все четко регламентировалось – как-то меня послали в Ишимский район в одно из сел на два дня, но пошел страшный дождь, и автобусы не ходили. Я просидел на автостанции в Ишиме эти двое суток и вернулся, сказав Гольдбергу и Переплеткину, что у меня ничего не получилось из-за распутицы. Редактор смолчал, а Гольдберг сказал: «Витя, мы тебя не на распутицу посылали, а с конкретным заданием. У тебя было два дня, ты не справился. Изволь поехать за свой счет и привези материал». И я поехал и привез...
С той поры понял, что обстоятельства не важны – хоть на тракторе, хоть пешком, но если тебе дали задание, и ты с ним согласился, умри, но сделай! Это был замечательный урок.
– А если не было возможности проникнуть?
– В 1989 году состоялся последний съезд КПСС и я поставил себе задачу: взять эксклюзивное интервью у всех членов Политбюро. К примеру, маршал Язов вообще никому не давал интервью, принципиально, он был против того, что происходило, считал, что перестройка губит страну...
В перерыве вокруг него образовывался круг из полковников и генералов, он курил в середине и даже когда репортеры пытались забросить туда «удочки» с микрофонами, их просто отшибали.
Я подошел, поднялся на цыпочки и громко заорал: «Товарищ маршал Советского Союза, разрешите обратиться, ефрейтор запаса Строгальщиков». Отвечает: «Иди сюда, сынок!» – я подхожу: «Здравия желаю, товарищ маршал! Ефрейтор запаса Строгальщиков, корреспондент «Тюменской правды» (тогда я работал уже в партийной газете), разрешите обратиться!» «Обращайся, сынок»... «Разрешите взять у вас интервью!» «Бери»...
Мы переместились в один из коридоров, где сели на диван, а полковники и генералы перегородили коридор. Он не пошел на следующее заседание и полтора часа я брал у него интервью. Когда вышел оттуда, западные журналисты предлагали пачки долларов за то, чтобы переписать с моего диктофона запись, но «у советских собственная гордость»:
«Я с врагами не торгуюсь!» – и это было честно мной сказано.
– Каким было в то время отношение к тюменским журналистам?
– Беда в том, что Москва как была самодостаточной, так и осталась. Если вся Россия бы просто исчезла, Москва бы даже не заметила. Там хватает и журналистов, и тем, и ньюсмейкеров, и властей, и шутов для того, чтобы она сама про себя писала, говорила и показывала. Примерно такое уже было и тогда, но направленный идеологически или спонтанный романтизм по отношению к Сибири, как к экзотике, был.
«Тюменский комсомолец» дружил с журналом «Юность», который шефствовал над строительством железной дороги Тюмень – Тобольск – Сургут. Приезжал Борис Полевой, замечательные журналисты и очеркисты, кумиры тогдашнего дня – Юра Калищук, Руслан Лунев... Мы на них смотрели как на Бог знает что такое!
В принципе, все эгоистично, так это было, сейчас только усилилось...
– Не было ли у вас желания бросить журналистику и заняться «серьезным» делом?
– Ощущения, что занимаюсь чем-то ненужным, не было, скорее оно было у моего окружения, когда узнали, что я бросил перспективное и серьезное дело и ушел «что-то ручкой царапать». Есть такой стерео-тип...
Времена были разные, но я умудрялся сохранять интерес к профессии, и во времена «носового платка», и во времена перестройки, когда начал расширяться этот горизонт, это самое главное!
Думаю, ушел из журналистики потому, что первичный интерес во мне пропал, но это очень достойное дело. Мы не любим американцев, но их формулу, что пресса – цепной пес демократии, я разделяю.
Демократия начинается не со сборища или митинга, не с выборов в Госдуму или куда-то еще, а с соблюдения прав каждого жителя.
