Размер шрифта+
Цветовая схемаAAA

С ранней осени до поздней весны…

Общество, 00:01, 10 августа 2011, Ольга АХТЫРСКАЯ
Слушать новость
С ранней осени до поздней весны…. .

Для каждого из нас малая родина - место, где родился, и связанные с ним личные переживания и воспоминания... Жителям города Ялуторовска посвятила рассказ-быль участница литературного конкурса Ольга Ахтырская. Рассказ объемен, поэтому предлагаем вниманию читателей только отрывок из него. Речь идет о пушистом зверьке - белке, поселившейся в роще у домика героя рассказа - Деда.


Вся дедова жизнь каким-то образом обращалась вокруг обширной березовой рощи, по преданиям, любимой даже сосланными когда-то в глухой сибирский город дворянами- декабристами.

...Женившись, он выстроил собственный дом вблизи рощи. Рядышком находился и старый плодопитомник, для ветровой защиты поделенный на клетки могучими дуплистыми тополями. Вместе со стенами дома подрастали и посаженные по краям участка сосенки и ели, распускались первые нежные цветы на маленькой яблоневой аллейке, ведущей от крыльца к калитке, а с южной стороны поднимались и крепли три дубка.

...Спустя почти четыре десятка лет на разросшийся зеленый остров, скрывающий в густых кронах высокую серую крышу дома, наведались белки.

Дубы плодоносили уже давным-давно. Еще дети набирали корзинку желудей про запас и делали забавные игрушки в аккуратных шапочках. Но белки раньше не приходили. И вот как-то прознали о пропадающем зря добре... Теперь они трудились не покладая лап. Угадать белку можно было по ходящей ходуном дубовой ветке. Она обрывала желудь и уносила по деревьям, промелькнув среди желтеющих листьев.

Через три дня деревья стояли в изморози, снег покрыл ели и землю, засыпал дубовые листья и желуди, еще остававшиеся под ними.

Белку снег не испугал. По доске она не пошла, а спрыгнула с веток и порыскала в кормушке. Птицы уже успели вытаскать орешки, но оставались желуди, положенные с вечера. Дед засуетился, подсыпал в баночку покупного арахиса и понес угощение. Белка далеко не побежала, заскочила на крышу сеней и, вытянув шею, с любопытством и явным нетерпением наблюдала, как он пополняет глубокий поддончик с положенной в середину для устойчивости увесистой гайкой. «Кушать-кушать», - приговаривал дед и пощелкивал языком для пущей убедительности...

Слух у Деда последние годы стал заметно сдавать, но он услышал этот пронзительный то ли визг, то ли свист и через двойную оконную раму. Увидел, как в сетке забора, повиснув над землей, бьется белка, тщетно пытаясь выскочить вперед из стальной ячеи. На ходу накидывая куртку, Дед бежал на выручку белке, еще не сообразив, как и чем он может помочь.

Потряс, приподнял старую ржавую сетку, белка моталась вместе с ней, продолжая истошно верещать и извиваться. Наверное, слышно было ее далеко и в окрестностях замерли в ужасе ее соплеменницы...

Дедова рука оказалась слишком близко и белка чирк-нула по ней когтями, оставив длинную красную царапину. Дед уже понял, что без кусачек здесь не обойтись, но в суматохе не мог припомнить, куда ж их приложил.

Все же он надел перчатку, прежде чем принялся перекусывать и ослаблять проволоку в ячее чуть выше пленницы. Миг - и выдернулась она из ловушки, на ходу цапнув зубами палец в перчатке, и взлетела на дерево. Еще не веря в свое освобождение, замерла на несколько секунд... и помчалась восвояси.

Поправляя сетку, Дед собрал с нее пучок мягкого серого дымчатого пуха, помял его в желтых прокуренных пальцах и решил сохранить на память. Весь следующий день он напрасно поджидал пушистую гостью...

Прилетала сорока, она казалась теперь огромной и жирной, добывала желудь и долбила его на доске крепким клювом. Поползень расшвыривал фонтаном насыпанный в кормушку горох, искал чего-то повкуснее, но Дед не стал тратить на него орешки, а вынес и покрошил пару сухарей.

Утром было минус тринадцать. Но яркое солнце подсвечивало, делало полупрозрачной кромку снега на заборе и от нее, будто легкий дымок, струился пар... Белка пришла по заснеженной доске, оставляя на ней глубокие ямки от прыжков. Проверила кормушку, встала столбиком – живым укором, трогательно прижав лапки к груди. Ветер сдувал в сторону длинную шерстку на ушах, а на ее боку выделялась заметная пролысина. Перепрыгнув на дуб, белка дождалась-таки на нем своего запыхавшегося от пробежки кормильца, потряхивающего призывно баночкой с орешками.

На рассвете Деда разбудило негромкое постукивание и побрякивание. Шторы на окне он теперь оставлял открытыми и напротив через стекло маячил торчащий кверху серый пушистый хвост. Дед привстал и пригляделся. Белка сидела на железном подоконнике-отливе и, перегнувшись, лапой шуровала под ним, вытягивая полоску серой технической ваты. А в зубах уже держала такой же пучок. Дело продвигалось не очень успешно и белка взобралась на боковую сторону окна и ловко принялась дергать вату, набирая полный рот, уминая плотнее лапками. Набила комок размером со свою голову, потыкала еще кулачками, чтоб не застилал глаза, и прыгнула на дуб. Посидела на ветвях, видно обдумывая путь поудобнее. Соскочила на доску и ушла по забору, унося и припас на ватное одеяльце.

Через час она пришла снова и обрадованный Дед отмерил ей на завтрак добрую порцию арахиса.
Пришла зима... Снега еще было немного, но ледяная корка покрыла листья, и с большим трудом и редко уже находила белка под ними желудь. Дед приделал к стене дощатый щиток и положил кусок пенопласта, чтоб теплее было белкиным лапкам, перенес туда и кормушку.

Запасал Дед теперь корму разного: и семечек, и грецких орехов. А еще нашелся среди торгующих мороженой рыбой у гастронома мужиков заезжий татарин на «Ниве» с корзиной кедровых шишек. Узнав, что для белки, сделал Деду скидку. И рассказал, как у него в скворечнике на окраине деревни как-то тоже поселилась белка и вывела двух бельчат. Они подросли и стали выглядывать в дырку, а мать била их лапкой, чтоб не вздумали сами еще выходить, а потом когда-то увела в лес.

Но в дедов домик на дубу, излаженный из круглой березовой чурки с высверленной серединой, жить идти белка не желала, хотя залезала раз-другой на проверку. Только поползень семенил туда и обратно, вытаскивая сухие дубовые листья, что по дедову размышлению могли служить утеплителем.

Случалось, белка прыгала с верхних веток в открытое чердачное окошечко высокой крыши, грелась, возможно, там, в старом тряпье, и возвращалась еще раз на кормушку: прихватить и унести во рту какой-то запас. Вот тут-то и подкладывал ей Дед самое главное угощение – кедровую шишку. Белка залазила чуть повыше, вытянув вниз шею, разглядывала умным большим глазом заветное и самое практичное для хранения лакомство, но никогда не шла взять с руки. Дед понимал и уважал белку за это чувство собственного достоинства, не дающее ей перейти ту грань, за которой она из совершенного, изящного, летящего с искрящимся на солнце пышным хвостом свободного, удивительного существа превратится в обыкновенную попрошайку. Поэтому он не тянул, не дразнил ее, оставлял шишку и спешил отойти и порадоваться вместе с белкой. Она брала шишку на обе лапки, как арбуз, чуть приседая под ее тяжестью. Перекручивала кверху тупым концом, подковыривала зубами чешуйку, сжимала покрепче и припускала, чаще всего по забору, поправляя иногда перетягивающий груз... Однажды Дед увидел, как по пути следования на белку напали сороки. Сразу две разбойницы атаковали ее со спины, а третья пыталась выбить шишку. Белка прыгнула на дерево, забилась в самую гущу ветвей, где сорокам вертеться было труднее, и перебежками пошла дальше, сохраняя свой драгоценный груз.

Поодиночке сорок она гоняла лихо. Метнется на дуб и будто грудью схлестнется с сорокой. Только что перья не сыплются, так заполошно убирается тяжеловесная и неуклюжая, по сравнению с белкой, птица. Пару раз прилетал полюбопытствовать и не прочь был подкормиться лесной соратник дрозд с зеленой, будто поросшей мхом, спиной. Пристраивался неуверенно и опасливо на дощечку к воробьям, дружно тюкающим толченые сухарики, но белка шугала и его тоже...

Когда окна затянули ледяные узоры, Дед отыскал старую электрическую сушилку для обуви из двух маломощных тенов, поставил ее между рамами и по утрам заступал на вахту у наблюдательного пункта – оттаявшего в стекле глазка. В метельные дни белка не приходила совсем или успевала раньше обычного, чувствуя приближение непогоды. А в морозы все же радовала Деда своим появлением, но ела торопливо и недолго, складывая вместе лапки, чтобы погрелись. Шерстка у носа и усы у нее покрывались инеем, и таких же замерзших и нахохлившихся синичек она уже не прогоняла... Дед даже подвесил под крышей у конька, в недосягаемости от случайных котов, старый валенок: вдруг все ж погреется бедолага. И топил камин, не жалея березовых дров, надеясь, что приступочек у трубы на чердаке будет теплым... Кирпичи на ощупь оставались холодными, но на валенке появились царапины от когтей и сделался он лохматым и пышным.

К Новому году, закупая праздничную снедь с расчетом на приезд дочерей, взял дед и нарядный экзотический фрукт – ананас. И, пока нес он в руках приятное шершаво-кожистое тяжелое ананасное туловище с зеленым хохолком, понял, что тот удивительно похож на большую шишку. Представил картину: как обнимет белка лапами такое сокровище, не веря глазам своим, стараясь приподнять хотя бы самую малость... И решил не шутить так: хватит еще удар с расстройства, что не смогла унести.

...Как-то, поджидая подружку, увидел Дед в окно, не спеша идущего по заснеженной шапке забора крупного рыжего кота. Именно он уже был застигнут однажды на месте преступления: висел на приготовленном для белочки домике и шуровал в нем засунутой по самую подмышку когтистой лапой. Дед тогда так грозно зашипел на него, что кот просто свалился с дерева и пулей улетел с глаз долой. И вот появился снова... Сделал еще несколько аккуратных шажков и вдруг камнем упал с забора прямо в рыхлый глубокий снег и забился, завертелся в нем, зарываясь глубже рылом и головой. И вынырнул из него, держа в зубах дрыгающую лапами мышь. Пригребся поближе к стволу дуба, где снег выдувало ветром, положил несчастную на наст и победно покосился на окно. Чуть отдышался и, прихватив свою добычу, отправился восвояси. И только яма в сугробе напоминала о происшедшем за эти несколько секунд событии.

А белка шла, невзирая на стук молотка за соседским забором с одной стороны дедовой усадьбы, скрежет снеговой лопаты другого соседа, вечно прочищающего дорожку к любимой баньке, подтягивающихся с крыш и заборов соседских котов и остроглазых и всевидящих соперниц сорок...

Запасенные для белки шишки закончились и Дед нигде в продаже больше на них не натыкался. Попробовал, было, пойти на хитрость: кроме обычного пайка, клал в кормушку, завязанную в сетчатый узелок, малую горсточку орешков – припас на дорожку. Но белка заботу не оценила, узелок с собой не брала, и только птицы успевали расклевывать и растаскивать дедов гостинец...

К концу зимы у белки проявилась новая привычка или, скорее, потребность: обгрызать молодые сосновые и еловые почки. День за днем усыпала она снег кончиками зеленых мохнатых веточек. Дед даже стал опасаться, как бы не нанесла лишнего урону хвойному семейству. И еще переживал, что приходит пора искать белке пару – остался ли в местных краях достойный избранник или избранница?..

И задумал готовить новый домик, присматривая, выбирая укромное место для него на этот раз среди сосновых ветвей в надежде, что вдруг, да и станет он семейным гнездышком.

Опасения Деда, похоже, оправдывались. День... другой... третий не появлялась пушистая подруга, так нежданно наполнившая обычно долгую зиму необычными хлопотами и предвкушением приятной встречи...
Они вместе дождались весны.

Для каждого из нас малая родина - место, где родился, и связанные с ним личные переживания и воспоминания... Жителям города Ялуторовска посвятила рассказ-быль участница литературного конкурса Ольга Ахтырская. Рассказ объемен, поэтому предлагаем вниманию читателей только отрывок из него. Речь идет о пушистом зверьке - белке, поселившейся в роще у домика героя рассказа - Деда.


Вся дедова жизнь каким-то образом обращалась вокруг обширной березовой рощи, по преданиям, любимой даже сосланными когда-то в глухой сибирский город дворянами- декабристами.

...Женившись, он выстроил собственный дом вблизи рощи. Рядышком находился и старый плодопитомник, для ветровой защиты поделенный на клетки могучими дуплистыми тополями. Вместе со стенами дома подрастали и посаженные по краям участка сосенки и ели, распускались первые нежные цветы на маленькой яблоневой аллейке, ведущей от крыльца к калитке, а с южной стороны поднимались и крепли три дубка.

...Спустя почти четыре десятка лет на разросшийся зеленый остров, скрывающий в густых кронах высокую серую крышу дома, наведались белки.

Дубы плодоносили уже давным-давно. Еще дети набирали корзинку желудей про запас и делали забавные игрушки в аккуратных шапочках. Но белки раньше не приходили. И вот как-то прознали о пропадающем зря добре... Теперь они трудились не покладая лап. Угадать белку можно было по ходящей ходуном дубовой ветке. Она обрывала желудь и уносила по деревьям, промелькнув среди желтеющих листьев.

Через три дня деревья стояли в изморози, снег покрыл ели и землю, засыпал дубовые листья и желуди, еще остававшиеся под ними.

Белку снег не испугал. По доске она не пошла, а спрыгнула с веток и порыскала в кормушке. Птицы уже успели вытаскать орешки, но оставались желуди, положенные с вечера. Дед засуетился, подсыпал в баночку покупного арахиса и понес угощение. Белка далеко не побежала, заскочила на крышу сеней и, вытянув шею, с любопытством и явным нетерпением наблюдала, как он пополняет глубокий поддончик с положенной в середину для устойчивости увесистой гайкой. «Кушать-кушать», - приговаривал дед и пощелкивал языком для пущей убедительности...

Слух у Деда последние годы стал заметно сдавать, но он услышал этот пронзительный то ли визг, то ли свист и через двойную оконную раму. Увидел, как в сетке забора, повиснув над землей, бьется белка, тщетно пытаясь выскочить вперед из стальной ячеи. На ходу накидывая куртку, Дед бежал на выручку белке, еще не сообразив, как и чем он может помочь.

Потряс, приподнял старую ржавую сетку, белка моталась вместе с ней, продолжая истошно верещать и извиваться. Наверное, слышно было ее далеко и в окрестностях замерли в ужасе ее соплеменницы...

Дедова рука оказалась слишком близко и белка чирк-нула по ней когтями, оставив длинную красную царапину. Дед уже понял, что без кусачек здесь не обойтись, но в суматохе не мог припомнить, куда ж их приложил.

Все же он надел перчатку, прежде чем принялся перекусывать и ослаблять проволоку в ячее чуть выше пленницы. Миг - и выдернулась она из ловушки, на ходу цапнув зубами палец в перчатке, и взлетела на дерево. Еще не веря в свое освобождение, замерла на несколько секунд... и помчалась восвояси.

Поправляя сетку, Дед собрал с нее пучок мягкого серого дымчатого пуха, помял его в желтых прокуренных пальцах и решил сохранить на память. Весь следующий день он напрасно поджидал пушистую гостью...

Прилетала сорока, она казалась теперь огромной и жирной, добывала желудь и долбила его на доске крепким клювом. Поползень расшвыривал фонтаном насыпанный в кормушку горох, искал чего-то повкуснее, но Дед не стал тратить на него орешки, а вынес и покрошил пару сухарей.

Утром было минус тринадцать. Но яркое солнце подсвечивало, делало полупрозрачной кромку снега на заборе и от нее, будто легкий дымок, струился пар... Белка пришла по заснеженной доске, оставляя на ней глубокие ямки от прыжков. Проверила кормушку, встала столбиком – живым укором, трогательно прижав лапки к груди. Ветер сдувал в сторону длинную шерстку на ушах, а на ее боку выделялась заметная пролысина. Перепрыгнув на дуб, белка дождалась-таки на нем своего запыхавшегося от пробежки кормильца, потряхивающего призывно баночкой с орешками.

На рассвете Деда разбудило негромкое постукивание и побрякивание. Шторы на окне он теперь оставлял открытыми и напротив через стекло маячил торчащий кверху серый пушистый хвост. Дед привстал и пригляделся. Белка сидела на железном подоконнике-отливе и, перегнувшись, лапой шуровала под ним, вытягивая полоску серой технической ваты. А в зубах уже держала такой же пучок. Дело продвигалось не очень успешно и белка взобралась на боковую сторону окна и ловко принялась дергать вату, набирая полный рот, уминая плотнее лапками. Набила комок размером со свою голову, потыкала еще кулачками, чтоб не застилал глаза, и прыгнула на дуб. Посидела на ветвях, видно обдумывая путь поудобнее. Соскочила на доску и ушла по забору, унося и припас на ватное одеяльце.

Через час она пришла снова и обрадованный Дед отмерил ей на завтрак добрую порцию арахиса.
Пришла зима... Снега еще было немного, но ледяная корка покрыла листья, и с большим трудом и редко уже находила белка под ними желудь. Дед приделал к стене дощатый щиток и положил кусок пенопласта, чтоб теплее было белкиным лапкам, перенес туда и кормушку.

Запасал Дед теперь корму разного: и семечек, и грецких орехов. А еще нашелся среди торгующих мороженой рыбой у гастронома мужиков заезжий татарин на «Ниве» с корзиной кедровых шишек. Узнав, что для белки, сделал Деду скидку. И рассказал, как у него в скворечнике на окраине деревни как-то тоже поселилась белка и вывела двух бельчат. Они подросли и стали выглядывать в дырку, а мать била их лапкой, чтоб не вздумали сами еще выходить, а потом когда-то увела в лес.

Но в дедов домик на дубу, излаженный из круглой березовой чурки с высверленной серединой, жить идти белка не желала, хотя залезала раз-другой на проверку. Только поползень семенил туда и обратно, вытаскивая сухие дубовые листья, что по дедову размышлению могли служить утеплителем.

Случалось, белка прыгала с верхних веток в открытое чердачное окошечко высокой крыши, грелась, возможно, там, в старом тряпье, и возвращалась еще раз на кормушку: прихватить и унести во рту какой-то запас. Вот тут-то и подкладывал ей Дед самое главное угощение – кедровую шишку. Белка залазила чуть повыше, вытянув вниз шею, разглядывала умным большим глазом заветное и самое практичное для хранения лакомство, но никогда не шла взять с руки. Дед понимал и уважал белку за это чувство собственного достоинства, не дающее ей перейти ту грань, за которой она из совершенного, изящного, летящего с искрящимся на солнце пышным хвостом свободного, удивительного существа превратится в обыкновенную попрошайку. Поэтому он не тянул, не дразнил ее, оставлял шишку и спешил отойти и порадоваться вместе с белкой. Она брала шишку на обе лапки, как арбуз, чуть приседая под ее тяжестью. Перекручивала кверху тупым концом, подковыривала зубами чешуйку, сжимала покрепче и припускала, чаще всего по забору, поправляя иногда перетягивающий груз... Однажды Дед увидел, как по пути следования на белку напали сороки. Сразу две разбойницы атаковали ее со спины, а третья пыталась выбить шишку. Белка прыгнула на дерево, забилась в самую гущу ветвей, где сорокам вертеться было труднее, и перебежками пошла дальше, сохраняя свой драгоценный груз.

Поодиночке сорок она гоняла лихо. Метнется на дуб и будто грудью схлестнется с сорокой. Только что перья не сыплются, так заполошно убирается тяжеловесная и неуклюжая, по сравнению с белкой, птица. Пару раз прилетал полюбопытствовать и не прочь был подкормиться лесной соратник дрозд с зеленой, будто поросшей мхом, спиной. Пристраивался неуверенно и опасливо на дощечку к воробьям, дружно тюкающим толченые сухарики, но белка шугала и его тоже...

Когда окна затянули ледяные узоры, Дед отыскал старую электрическую сушилку для обуви из двух маломощных тенов, поставил ее между рамами и по утрам заступал на вахту у наблюдательного пункта – оттаявшего в стекле глазка. В метельные дни белка не приходила совсем или успевала раньше обычного, чувствуя приближение непогоды. А в морозы все же радовала Деда своим появлением, но ела торопливо и недолго, складывая вместе лапки, чтобы погрелись. Шерстка у носа и усы у нее покрывались инеем, и таких же замерзших и нахохлившихся синичек она уже не прогоняла... Дед даже подвесил под крышей у конька, в недосягаемости от случайных котов, старый валенок: вдруг все ж погреется бедолага. И топил камин, не жалея березовых дров, надеясь, что приступочек у трубы на чердаке будет теплым... Кирпичи на ощупь оставались холодными, но на валенке появились царапины от когтей и сделался он лохматым и пышным.

К Новому году, закупая праздничную снедь с расчетом на приезд дочерей, взял дед и нарядный экзотический фрукт – ананас. И, пока нес он в руках приятное шершаво-кожистое тяжелое ананасное туловище с зеленым хохолком, понял, что тот удивительно похож на большую шишку. Представил картину: как обнимет белка лапами такое сокровище, не веря глазам своим, стараясь приподнять хотя бы самую малость... И решил не шутить так: хватит еще удар с расстройства, что не смогла унести.

...Как-то, поджидая подружку, увидел Дед в окно, не спеша идущего по заснеженной шапке забора крупного рыжего кота. Именно он уже был застигнут однажды на месте преступления: висел на приготовленном для белочки домике и шуровал в нем засунутой по самую подмышку когтистой лапой. Дед тогда так грозно зашипел на него, что кот просто свалился с дерева и пулей улетел с глаз долой. И вот появился снова... Сделал еще несколько аккуратных шажков и вдруг камнем упал с забора прямо в рыхлый глубокий снег и забился, завертелся в нем, зарываясь глубже рылом и головой. И вынырнул из него, держа в зубах дрыгающую лапами мышь. Пригребся поближе к стволу дуба, где снег выдувало ветром, положил несчастную на наст и победно покосился на окно. Чуть отдышался и, прихватив свою добычу, отправился восвояси. И только яма в сугробе напоминала о происшедшем за эти несколько секунд событии.

А белка шла, невзирая на стук молотка за соседским забором с одной стороны дедовой усадьбы, скрежет снеговой лопаты другого соседа, вечно прочищающего дорожку к любимой баньке, подтягивающихся с крыш и заборов соседских котов и остроглазых и всевидящих соперниц сорок...

Запасенные для белки шишки закончились и Дед нигде в продаже больше на них не натыкался. Попробовал, было, пойти на хитрость: кроме обычного пайка, клал в кормушку, завязанную в сетчатый узелок, малую горсточку орешков – припас на дорожку. Но белка заботу не оценила, узелок с собой не брала, и только птицы успевали расклевывать и растаскивать дедов гостинец...

К концу зимы у белки проявилась новая привычка или, скорее, потребность: обгрызать молодые сосновые и еловые почки. День за днем усыпала она снег кончиками зеленых мохнатых веточек. Дед даже стал опасаться, как бы не нанесла лишнего урону хвойному семейству. И еще переживал, что приходит пора искать белке пару – остался ли в местных краях достойный избранник или избранница?..

И задумал готовить новый домик, присматривая, выбирая укромное место для него на этот раз среди сосновых ветвей в надежде, что вдруг, да и станет он семейным гнездышком.

Опасения Деда, похоже, оправдывались. День... другой... третий не появлялась пушистая подруга, так нежданно наполнившая обычно долгую зиму необычными хлопотами и предвкушением приятной встречи...
Они вместе дождались весны.



На тюменской трассе в ДТП пострадали люди и погиб лось

29 марта

Лизинговая компания Тюменской области предлагает специальные условия для бизнеса

29 марта