Унося по теченью года...
К 1 октября — Международному дню пожилых людей — редакция публикует подборку стихов Николая Шамсутдинова
поэзия
О творчестве Николая Шамсутдинова сказано много. Как бы то ни было, быть влюбленным в поэзию и «обойти» его произведения невозможно. Мастер с большой буквы, прекрасно владеющий русским языком, в своих стихах воспевает «убеленность сединами». Для него переход на новый возрастной рубеж — процесс мягкий, гармоничный, вполне естественный.
От поэзии Шамсутдинова более позднего периода веет теплым дыханием наступа-ющей зрелости. Зрелости, наполненной мудростью и безмятежным спокойствием, в которой нет места унынию и печали по уходящим годам. К празднованию Дня пожилых людей редакция продолжает знакомить читателей с произведениями тюменского поэта из трехтомника «Избранное».
------
• Старик на закате
Влажный клекот воды за кормой…
И – слезою к глазам –
Птичий клин проступает
над простоволосою далью.
Тишина… И река, мягко сея
шлепки по бортам,
Сходит к устью с ленивою
дремой, печалью…
Низко стелется птичий отлет
над водой – никуда
От нее не уйти,
Вот она – проливная, живая,
Что прошла через жизнь,
унося по теченью года,
Прополоскана солнцем, прошла
через жизнь, зоревая…
Ты сидишь на тяжелой, осевшей корме, сутул,
Отстоялась тоска в стариковском протяжном напеве,
И плывут на закат блики острых, высоких скул,
Только кровь на тепло в твоих
медленных жилах – скупее.
Лица, судьбы и звуки из памяти вымоет сон,
Но накатит сквозь дрему,
покойной волною накатит,
Что и жизнь скоро канет за близкий речной горизонт,
Вслед за птичьими стаями, на оскудевшем закате…
Так и плыть бы рекою, как воду, отплескивать сны,
Разрезая струящийся холод усталой рукою,
Отдаваясь протяжной,
размеренной воле волны, –
Плыть б рекою…
И придонная рыба, что прячется в сумерки, в тень,
Пусть играет себе, ничего не боясь, на рассвете.
И глядит, убывая, осенний струящийся день,
Как, свернувшись в ногах,
заспались нерадивые сети.
Но порой от толчка встрепенешься,
И сумрачный взгляд
Все бесстрастней скользит по осенней реке, все короче.
Ты плывешь и не видишь, как сливаются в этот закат
Дни и ночи твои, дни и ночи твои, дни и ночи…
(1979 г.)
• Реминисценции
Речка Лия – не речка,
скорей, а ручей, – Лопотала
(затоптана автоколонной…)
О распаренном лете, о лодках…
По ней
Мы спускались вертлявой лодчонкой к затону,
Где наладил Онисим свое зимовье…
В заброватевших елях да соснах речистых,
Вековала избушка (спалили ее
то ль топографы пьяные, то ли туристы, все – паскудники…)
А в сопредельном бору,
Где потерянно память минувшее ищет,
Где и спичке запрет был,
не то что костру,
Тихо было (там ныне – одно пепелище,
захлестнувшее и луговину…).
Трава
Табунилась, густа и упруга, на воле,
На дородной, веселой земле
(трактора стервенея, в песок ее перемололи…).
Пел огонь в очаге, чай посапывал – день
Тек, как исстари, вечность до нас,
У заплота
Мирно грелся, стреножен, последний олень
(Расстреляли – за лося приняв? – с вертолета…),
Жмурясь, ластилась лайка,
В собачьих глазах
Тлело солнце лукаво –
отлито из меди,
Золотило подшерсток
(в собачьих унтах
У пивнушки завгара видали
намедни…).
Зеленела округа спокойная,
Дул Мягкий ветер по знойным угодьям июля,
И довольный старик
(за неделю до пули браконьера…)
налаживал сети, сутул…
(1984 г.)
• Покоритель
Песец нада. Рыбка нада.
Хорошо будем платить.
Спирт есть. Водка есть.
Надо песец. Шкурка два-три…
Альфред Гольд.
«Полярные встречи»
Взревел мотор…
Ознобно лязгнув, траки
Застыли за стеною… Визг собаки
В сознанье впился…
Подминая шум,
Лицо задернув беглою улыбкой,
Целенаправлен: «Есть песец?
Есть рыбка?» –
Он – входит в чум.
Он, вскормленник прогресса, покоритель,
Точнее – тривиальный потребитель,
По жизни, как по кроткой тундре, – прет,
Здоровьем пышет, оптимизмом дышит,
В одном не сомневаясь:
«Тундра спишет…»,
А коли так, – нахрапистей берет…
Дорогою, в ложке заметив лося,
Рванувши рычаги, с азартной злостью
Он бросил вездеход за лосем –вслед,
Хоть знал, кромсая ягельник и травы,
Что гусеничный страшный след потравы
Залижет тундра – через тридцать лет.
Он бровью не повел, втянув под траки
Комочек всполошенной куропатки,
Ее – пушком
над тундрой размело.
…Он входит в чум:
«Давай песец и рыбка…» –
Бессильна заскорузлая улыбка
Скрыть алчное, вспотевшее мурло.
Но, сединою прорастая в вечер,
Хозяин поднимается навстречу,
Как будто тундру заслонив собой,
Весь – в пляшущих
багряных бликах, смуглый,
Готовит чай, помешивая угли, –
Согбенная, в спине мигает боль.
Старик мой таганок с огня снимает,
По кружкам чай неспешно разливает,
Обдумывая вечное, свое…
И в каждом жесте проступает мудро
Достоинство, воспитанное тундрой,
Эпическим величием ее.
Все, чем богата строгая природа,
Здесь воплотилось генотипом рода
Охотников, табунщиков…
Они, сознанием объемля мирозданье
Как вечное пространство для касланья,
До моря – пронесли огни свои.
Все сдюжили, умея притерпеться
К морозам и нужде,не тратя сердце
На злобу и корысть…
В снегах седых,
Учились не смиренью, а – терпенью,
И прочно уложились в поколеньях
Их убежденья и заветы их.
Став частью величавого пространства,
Старик вобрал его в себя, пристрастно
От шкурников храня,
в конце концов…
И он глядит с презрением и болью,
Как пляшет перед ним, в поту, чужое,
Ограбленное жадностью лицо.
Глядит…
Понять ли прохиндея хочет? –
Хотя все чаще, чаще сердце ропщет,
Ведь с каждою потравою спеклось…
И алчное:
«Давай песец и рыбка!..» –
Размывшее фальшивую улыбку,
Молчаньем в старике отозвалось…
И данник мелкотравчатой страстишки
Запнулся вдруг и понял, что он – лишний
В великой тундре, где комар поет,
Где землю – берегут, каслают,строят,
И он, ничтожней комара, не стоит
Внимания и чуткости ее…
(1984 г.)
