Земное и... небесное
Работник и радетель
Не повывелись еще в наших сибирских деревнях мастеровитые люди, которые и знают, и умеют многое. Всегда интересно с ними говорить, а смотреть, как они работают, – просто загляденье. Что хочешь сделают: топорище выстругают, пилу наточат, косу отобьют, грабли изладят, а зарод сена сметают – травинка к травинке, как литой стоять будет. Не налюбуешься на их труд, ведь тут и мастерство, и вдохновение. Конечно, жизнь в деревне круто меняется, приходит новая техника, новые технологии. Но так хочется, чтобы внуки-правнуки переняли их основательность, рассудительность, трезвость ума. То, что обычно мы называем крестьянской косточкой. Именно с таким человеком довелось мне повстречаться на Аромашевской земле. Знакомьтесь: Федор Скрипкин.
• Крестьянская напористость рода Скрипкиных
– Мужиков на войне здорово побило, поэтому мы, пацаны, лет с 14-ти работали уже наравне со взрослыми. И днем и ночью сидели на прицепе трактора, – повел неспешный разговор о прожитой жизни Федор Федорович. – Спали урывками. Тракторист прикорнет в уголочке кабины, а мне скажет: «Федя, паши». За ночь норма была четыре гектара, а давали девять, за сутки все двадцать. Бывали и несчастные случаи. Паренек сидит-сидит на прицепе, одежонка мало-мальская, полуголодный, чуть согреется – и кувырк прямо в борозду, под плуг. А тракторист откуда видит — ночь, тьма кромешная, пашня черная... Ходим потом по полю с причитаниями.
– Если бы нам тогда разрешали работать так, как сейчас! – говорит человек, всю жизнь проработавший в совхозе. – Я не знаю даже, как бы мы сейчас жили, ей-богу. Вот идет председатель по деревне, переписывает, у кого сколько ягнят. Разрешалось держать по одному, а у нас три. Я мигом двух изловил, рты им зажал, чтобы себя не выдали, да за баню в кусты убежал, спрятался. Председатель удостоверился, что ягненок один, ушел со двора.
Я из-за бани выползаю, выпускаю две спасенные души. Долго над деревней измывались, убивали в крестьянах хозяина. Теперь спо-хватились, когда люди разбежались из деревни.
Слушала бывалого человека не перебивая. Те, кто испытал глумление над деревней, над ее корнями, носят внутри такую боль, что она уже никогда не утихнет. Действительно, все порушили, и сейчас, когда в сельской местности народу горстка осталась, заманишь разве из города обратно бывших деревенских. Первыми «упорхнули» из деревни девчата, так тяжко было на ферме. Ладно еще доить в основном приходилось вручную, а тонны навоза попробуй повытаскивай из коровников. И матери с отцами сами стали их из деревни «выпихивать»: хоть кем, лишь бы «зацепиться» в городе. Ребята в 70-е годы тоже старались после армии в родные края не возвращаться. Придешь на танцы, а там одни «кавалеры», дам раз-два и обчелся, невесту выбрать не из кого.
Федора Федоровича, тогда еще просто Федю, в армию с покоса забрали, у зарода стоял. «В 19 лет во мне весу было 64 кг. Пока до Москвы «телятником» неделю везли,
я «привес» дал 6 кг. Год прослужил, стал весить 80 кг. Для меня после колхоза, где мы жилы рвали, армия как отдых была, – признается бывший срочник Советской армии.
– У меня отец был работяга, больше таких не встречал. 200 центнеров сена вручную сметывал. Центнер на вилах поднимал. Я на «Белорусе» кое-как 20 га засею, а он вручную 14 га засевал. Да, заметно ослабел народ, заметно», – сокрушается старый крестьянин.
– Ну а пчелами-то как занялись? – не терпится мне разузнать про его пчелиную привязанность.
– После армии, в 1957 году за все брался, – вспоминает Федор Федорович. – А как? Телят держать нельзя, овец тоже нельзя. Поехал в Аромашево к деду Полоумову, знатный в то время был пчеловод, купил у него одну маленькую семейку пчел. Дай, думаю, попробую. Дед подбодрил: «Хорошее дело задумал, сынок, я тебе помогу».
И правда, раза два ко мне в Малоскаредное приезжал, советовал. Да я и сам много читал. Все же пчелки – существа живые, прежде чем к ним в улья идти, приемы и способы ухода надо сначала теоретически освоить. Что правда, то правда.
В отцовских книгах по пчеловодству на полях все исписано его рукой: «Надо взять на вооружение».
• Неуемна пчела, неуемен и пчеловод
– Тяга к пчелам была, поэтому получалось. Каждый год был с медком, – продолжает Федор Федорович. – В 70-е годы в совхозе устроили пасеку. Послали учиться на пчеловода, а я к тому времени уже многое самостоятельно освоил. Несколько раз ездил в Краснодар за пчелами карпатками. Они миролюбивые, их чуток «тронешь» дымком, они сразу прячутся в улей, и не роевливые. Зимы сибирские переносят хорошо. Сначала 120 семей привез, довел до 300. Мозолистые руки пасечника скуки не знают. Ульи, рамки, вагончики для кочевки, зимовники – все сам делает.
Работы на пасеке полно, это ведь со стороны только кажется, что пчелки мед таскают, а пасечник знай себе его качает почем зря.
А если взяться, попробовать… Работа на пасеке начинается с конца марта. Сначала весенняя ревизия после зимовки: очистить от мусора донья ульев, сократить и утеплить гнездо, каждую семью пересадить в чистый улей. Как 10–12 градусов в конце марта – начале апреля случается, так труженицы пчелы делают облет после зимовки. А уж когда мать-и-мачеха зацветет, тут их ничем не удержать. Чуть передохнув от принесенной ноши, тут же торопливо, буквально пулей вылетают «из кельи восковой» на добычу корма. И так с утра до ночи.
– С темного до темного работали, – включается в разговор верная помощница, жена Вера Сергеевна. – Я дояркой была. После утренней дойки нас вместо отдыха наравне со всеми на покос отправляли. Литовкой до того намашешься или с граблями по сенокосу находишься, что люди без ног в обед куда-нибудь в тенек падали, передохнуть. А мы с Федей на мотоцикл да домой – к ульям.
– На сенокосе некогда было к пчелам сходить, а рамки уже к тому времени все залиты медом, качать его пора. Я раз даже ночью пошел улья проверять, с фонариком. Чуть до смерти меня не закусали. Больше ночные смены не пробовал, – со смехом вспоминает молодые годы пасечник. – Как я уже говорил, ягнят держать запрещали, телят тоже.
А потом и пчел запретили больше трех семей держать. А куда их девать? У меня уже 13 было. Сделал такой улей, в который мы сразу три семьи посадили. Приходит проверяющий. Так: три улья? Три. Ну, хорошо, предписание выполняешь. Ушел. Вон они до сих пор стоят за ненадобностью.
• Медовое разнотравье аромашевских полей
Раньше пчеловоды сами поля донником и клевером засевали, а сейчас скота мало, кругом сплошное разнотравье. Как говорится, нет худа без добра. Сказочные богатства теперь в Аромашево для пчеловода, была бы только охота. И в советское время пчелами крепко занимались в Аромашево, Сладково и Заводоуковске. Луга здесь в основном суходольные, а с лугового разнотравья взяток хороший: кипрей, верба, лопух, татарник, одуванчик. Основной медосбор в Сибири начинается во второй половине июня с зацветания малины, клевера и всего лугового разнотравья, «мед так и льется», как говорят пчеловоды.
Спросила опытного человека, выгодно ли сейчас заниматься пчелами. – Еще как! – уверенно заявил он. – Вот смотрите: обычно с одного улья товарного меда качают в средние года около 20 кг. Поэтому для себя достаточно иметь в палисаднике или огороде всего два улья. На «золоте» живем, только не ленись его черпать, приложи труд.
– И будет целый год сладкая жизнь?
– Будет, – смеется, – как мед сладкая. Мед – лакомство нестареющее.
В Аромашево до сих пор гордятся наградами Федора Федорович, полученными в Москве.
– Похвальных грамот у меня целый крапивный мешок! – смеется Федор Федорович. – За качество донникового и клеверного меда в 1980 году на ВДНХ мне дали золотую медаль. Есть и бронзовая и серебряная медали. Сыновьям, жене тоже почетные грамоты давали. С четырех лет ребятишки от меня не отходили, а что с детства полюбишь, то уже на всю жизнь. У нас теперь целая династия пчеловодов Скрипкиных: два сына, два зятя, девять внуков, десять правнуков – все к пчелам тянутся. Для нас с матерью самая главная награда в жизни, что дети пошли по нашим стопам.
– Федя, а ты про вертолет расскажи, – подсказывает Вера Сергеевна.
– Да, был такой случай. Как-то с Севера ко мне на вертолете прилетели. Ну и сели на огороде. Так весь зарод разметало, пришлось переметывать сено. На пасеку тоже на вертолете полетели. Для северян вертолет, что для нас трактор. Обратно домой засобирались, я пошел к своему мотоциклу. А они меня приглашают с собой: садись, мигом домчим. Так что я и с пасеки домой на вертолете прилетел.
Бывалые люди, которые дело крестьянское знают «изнутри», и сейчас живут в сибирских деревнях. Федор Скрипкин один из них.
У пчеловодов — были бы гости, а потчевать есть чем. Федор Федорович, дорогой! От себя лично и от гостей моих хочу через газету сердечно поблагодарить за гостинец. Попиваем чаек с вашим медком, желаем доброго здоровья всей династии пчеловодов Скрипкиных да заодно и вашим подопечным пчелкам.
------
Молитвенник за край
Если посмотреть на Россию с высоты птичьего полета, она, как сеточкой, покрыта святыми местами. Мы горячо почитаем батюшку Серафима Саровского, преподобного Сергия Радонежского, оптинских старцев… Но в XX веке Россия явила миру столько святых, сколько не было за все века до этого. 120 тысяч священников, монахов, мирян были расстреляны только за то, что не отказались от своей веры, не предали Христа. Практически каждый уголок нашей страны освящен подвигом жизни новомученика. Что же это такое – пойти на муки ради своей веры, можно узнать на примере расстрелянного в зловещем 37-м священника из Аромашево отца Михаила Красноцветова.
Михаил Григорьевич Красно-цветов происходил из старинной священнической семьи, его дед и отец служили в калужских церквях, а по линии матери он был внуком писателя Александра Радищева. Закончив семинарию, поступил в Московский университет, на юридический факультет. В 1906 году, после его окончания, стал служить в судебной камере на Таганке.
В жены выбрал девушку, как тогда говорили, «своего круга», дворянку с консерваторским образованием Марию Николаевну Давыдову. Один за другим родились четверо детей. Но спокойное течение московской жизни перевернула грянувшая революция.
«Рушились все твердыни… разнузданные толпы носились по улицам, кого-то превозносили, кого-то призывали грабить и убивать… – вспоминала впоследствии Мария Николаевна. – Как тяжко было на душе, как жалко детей… Бедный мой Гриша, старшенький, как любил он свою гимназию, как рвался к знаниям… Все скомкалось, исковеркалось…Прибегает раз
с горькими слезами: «Мама, нас выгнали из гимназии, теперь будем учиться в простой школе!»
Я убедила его ходить, куда велели… А потом возвращается взволнованный: «Не пойду больше в эту поганую школу. Вот, смотри.
Я выхватил из огня два Евангелия и Закон Божий, их жгли на кострах во дворе!» Что было ответить?
Я сказала: «Не ходи больше». И он не пошел… Способный, умный маль-чик остался без образования».
Глубоко верующей Марии Николаевне казалось, что началось пришествие Антихриста: подумать только, люди под девизом «Долой стыд» разъезжали в трамваях голыми. Муж лишился работы, пришлось продавать и менять на продукты все, что было ценного в доме. К тому же существовала постоянная угроза ареста: с «бывшими» не церемонились. Мария Николаевна уговорила супруга Михаила Григорьевича переехать с детьми куда-нибудь подальше в Сибирь, где, как она надеялась, люди еще живут по Божьим законам и не умирают от голода.
• Из огня да в полымя
Так в 1919 году семья Красноцветовых обосновалась в глухом сибирском селе Кротово. Михаил Григорьевич поначалу работал народным судьей. Когда пришел в «контору», его охватил ужас от царившего там разгрома. Бумаги дел изорваны на цигарки проходившими по этой местности войсками – то Колчака, то красных, то каких-то авантюристов, восстановить что-либо не было никакой возможности. Жить и в сибирской глухомани становилось все труднее и труднее. Как оказалось, юридические услуги Михаила Григорьевича и музыкальная грамота его жены здесь никому не требовались. Жалованья не платили, не было ни хлеба, ни муки. Чем кормить детей? Стали жить натуральным
хозяйством, как все крестьяне вокруг. За настенные часы купили корову, потому что было уже пять детей, в 1918 году родился Володя. К счастью, из Москвы привезли швейную машину, Мария Николаевна стала шить кому что, вплоть до мужских брюк. Шила, вязала чулки, платки, продавала все, что можно было продать, и все равно большой семье жилось очень трудно.
Очередная продразверстка.
У людей стали забирать так называемые излишки. Наконец народ возмутился и началось восстание. Мужики пошли воевать, не щадили и не разбирали ничего. Советский служащий – значит враг.
«В Кротово перебили всех служащих в сельсовете и всех учителей. Арестовали и Михаила Григорьевича, – вспоминала впоследствии Мария Николаевна. – Старший, Гриша, прибежал в сельсовет и стал кричать: «Папа мой не коммунист, отпустите его!» В это время там находился наш сосед, Семченко, которому Михаил Григорьевич как-то дал юридический совет, очень ему пригодившийся. Он сказал про мужа: «Ребята, он не коммунист, у него икон полный угол». Мужики послушали его и отпустили.
Жили все время под страхом смерти не от одних, так от других. Вскоре должность юриста была упразднена. Соседи, семья священников, посоветовали ехать в Тобольск к архиерею, чтобы принять сан. Долго думали, а потом решили узнать святую волю Бога. Написали записочки и положили в алтаре на престоле. Помолились – и вышло «быть священником». Главной причиной решения был глубокий внутренний переворот. Стало ясно, насколько неосновательны наши надежды на свои силы, на положение в обществе, на земное благополучие. На «свободу, равенство, братство». Все развеялось как прах…
Так, в марте 1920 года Михаила Григорьевича, с малых лет знавшего службу, рукоположили, и семья переехала в д. Малоскаредное. Но вскоре «поповское отродье» из священнического дома выгнали, отец Михаил стал жить в церковной сторожке, а Мария Николаевна с детьми – в тесной избе, где на полатях вповалку спали все дети. Через три года отца Михаила перевели в Аромашево.
Мария Николаевна съездила во Владимир, продала дом, доставшийся ей по наследству, и на эти деньги семья построила собственное жилье. В 1924 году у Красноцветовых появился последний ребенок – сын Вадим. Детям запретили учиться в советской школе, они так и остались без образования. Работали в огороде, завели пчел. С началом коллективизации семью отца Михаила «раскулачили», имущество отобрали. Опять нужно было искать хоть какой-то кров. Из жалости один верующий человек в с. Чигарево пустил их в пустую баню, где они жили до тех пор, пока кое-как не разместились у добрых людей. Вскоре церковь в Аромашево закрыли. Мария Николаевна в 1930 г. поехала во ВЦИК в Москву от имени прихожан хлопотать об ее открытии. Но все тщетно.
• Житие новомученика
В 1931 году отца Михаила арестовали первый раз и отправили в лагеря на Вишере, Мария Николаевна ездила один раз к нему на свидание. Бараки, где спали заключенные, были сколочены из досок, волосы ночью примерзали к стене. Отца Михаила посылали на тяжелые работы корчевать пни, но открывшееся кровотечение спасло от непосильного труда, его перевели счетоводом. В 1932 году Мария Николаевна поехала хлопотать за мужа в Тюмень, но и сама оказалась за решеткой на полгода. Пока храбрая женщина находилась в тюрьме, семью приютил у себя в сарае крестник отца Михаила китаец Василий. Но в селе всех строго предупредили, чтобы «поповскую семью у себя не держали». Пришлось перебраться с младшими детьми и внуками в Тюмень, поселились в ветхом домике на улице Таборной.
Отбыв срок, отец Михаил вернулся к семье, стал служить во Всехсвятской церкви. В июле 1937 года его вновь арестовали. На этот раз, как говорится, «с концами». 12 октября расстреляли по приговору «тройки» УНКВД. Где похоронен – неизвестно. Массовые захоронения в Тюмени проводились в восточной части Текутьевского кладбища, а также в западной части старого Затюменского кладбища, сейчас это район асфальтового завода. Реабилитирован отец Михаил Красноцветов в 1989 году.
…Прочитав книгу Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», императрица Екатерина Великая воскликнула: «Да это бунт, пострашнее пугачевского восстания!» и сослала «бунтовщика» в Калугу. Его внук стал сельским батюшкой в глухом сибирском селе Аромашево. Отпевал, крестил, крестьянствовал, как и его прихожане.
Нет, опасный человек, решила советская власть. Убрать…
Мария Николаевна умерла в 1971 году в Сергиевом Посаде, приняв незадолго до смерти монашеский постриг с именем Мария. Многие из потомков отца Михаила и Марии Николаевны стали священниками. Их внук Павел Григорьевич Красноцветов, уроженец Аромашево, – настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге. Внучка Галина, овдовев, приняла монашество с именем Ольга и написала воспоминания об истории своей семьи.
Русскую православную церковь все чаще называют Церковью новомучеников. И ее сегодняшнее возрождение – это результат предстательства новомучеников за Россию перед Престолом Божиим. Чтобы не повторился страшный 37-й год, их подвиг мы не должны забывать.
[gallery link="file" columns="7"]
Фото Сергея СТЕПАНЯНА
Работник и радетель
Не повывелись еще в наших сибирских деревнях мастеровитые люди, которые и знают, и умеют многое. Всегда интересно с ними говорить, а смотреть, как они работают, – просто загляденье. Что хочешь сделают: топорище выстругают, пилу наточат, косу отобьют, грабли изладят, а зарод сена сметают – травинка к травинке, как литой стоять будет. Не налюбуешься на их труд, ведь тут и мастерство, и вдохновение. Конечно, жизнь в деревне круто меняется, приходит новая техника, новые технологии. Но так хочется, чтобы внуки-правнуки переняли их основательность, рассудительность, трезвость ума. То, что обычно мы называем крестьянской косточкой. Именно с таким человеком довелось мне повстречаться на Аромашевской земле. Знакомьтесь: Федор Скрипкин.
• Крестьянская напористость рода Скрипкиных
– Мужиков на войне здорово побило, поэтому мы, пацаны, лет с 14-ти работали уже наравне со взрослыми. И днем и ночью сидели на прицепе трактора, – повел неспешный разговор о прожитой жизни Федор Федорович. – Спали урывками. Тракторист прикорнет в уголочке кабины, а мне скажет: «Федя, паши». За ночь норма была четыре гектара, а давали девять, за сутки все двадцать. Бывали и несчастные случаи. Паренек сидит-сидит на прицепе, одежонка мало-мальская, полуголодный, чуть согреется – и кувырк прямо в борозду, под плуг. А тракторист откуда видит — ночь, тьма кромешная, пашня черная... Ходим потом по полю с причитаниями.
– Если бы нам тогда разрешали работать так, как сейчас! – говорит человек, всю жизнь проработавший в совхозе. – Я не знаю даже, как бы мы сейчас жили, ей-богу. Вот идет председатель по деревне, переписывает, у кого сколько ягнят. Разрешалось держать по одному, а у нас три. Я мигом двух изловил, рты им зажал, чтобы себя не выдали, да за баню в кусты убежал, спрятался. Председатель удостоверился, что ягненок один, ушел со двора.
Я из-за бани выползаю, выпускаю две спасенные души. Долго над деревней измывались, убивали в крестьянах хозяина. Теперь спо-хватились, когда люди разбежались из деревни.
Слушала бывалого человека не перебивая. Те, кто испытал глумление над деревней, над ее корнями, носят внутри такую боль, что она уже никогда не утихнет. Действительно, все порушили, и сейчас, когда в сельской местности народу горстка осталась, заманишь разве из города обратно бывших деревенских. Первыми «упорхнули» из деревни девчата, так тяжко было на ферме. Ладно еще доить в основном приходилось вручную, а тонны навоза попробуй повытаскивай из коровников. И матери с отцами сами стали их из деревни «выпихивать»: хоть кем, лишь бы «зацепиться» в городе. Ребята в 70-е годы тоже старались после армии в родные края не возвращаться. Придешь на танцы, а там одни «кавалеры», дам раз-два и обчелся, невесту выбрать не из кого.
Федора Федоровича, тогда еще просто Федю, в армию с покоса забрали, у зарода стоял. «В 19 лет во мне весу было 64 кг. Пока до Москвы «телятником» неделю везли,
я «привес» дал 6 кг. Год прослужил, стал весить 80 кг. Для меня после колхоза, где мы жилы рвали, армия как отдых была, – признается бывший срочник Советской армии.
– У меня отец был работяга, больше таких не встречал. 200 центнеров сена вручную сметывал. Центнер на вилах поднимал. Я на «Белорусе» кое-как 20 га засею, а он вручную 14 га засевал. Да, заметно ослабел народ, заметно», – сокрушается старый крестьянин.
– Ну а пчелами-то как занялись? – не терпится мне разузнать про его пчелиную привязанность.
– После армии, в 1957 году за все брался, – вспоминает Федор Федорович. – А как? Телят держать нельзя, овец тоже нельзя. Поехал в Аромашево к деду Полоумову, знатный в то время был пчеловод, купил у него одну маленькую семейку пчел. Дай, думаю, попробую. Дед подбодрил: «Хорошее дело задумал, сынок, я тебе помогу».
И правда, раза два ко мне в Малоскаредное приезжал, советовал. Да я и сам много читал. Все же пчелки – существа живые, прежде чем к ним в улья идти, приемы и способы ухода надо сначала теоретически освоить. Что правда, то правда.
В отцовских книгах по пчеловодству на полях все исписано его рукой: «Надо взять на вооружение».
• Неуемна пчела, неуемен и пчеловод
– Тяга к пчелам была, поэтому получалось. Каждый год был с медком, – продолжает Федор Федорович. – В 70-е годы в совхозе устроили пасеку. Послали учиться на пчеловода, а я к тому времени уже многое самостоятельно освоил. Несколько раз ездил в Краснодар за пчелами карпатками. Они миролюбивые, их чуток «тронешь» дымком, они сразу прячутся в улей, и не роевливые. Зимы сибирские переносят хорошо. Сначала 120 семей привез, довел до 300. Мозолистые руки пасечника скуки не знают. Ульи, рамки, вагончики для кочевки, зимовники – все сам делает.
Работы на пасеке полно, это ведь со стороны только кажется, что пчелки мед таскают, а пасечник знай себе его качает почем зря.
А если взяться, попробовать… Работа на пасеке начинается с конца марта. Сначала весенняя ревизия после зимовки: очистить от мусора донья ульев, сократить и утеплить гнездо, каждую семью пересадить в чистый улей. Как 10–12 градусов в конце марта – начале апреля случается, так труженицы пчелы делают облет после зимовки. А уж когда мать-и-мачеха зацветет, тут их ничем не удержать. Чуть передохнув от принесенной ноши, тут же торопливо, буквально пулей вылетают «из кельи восковой» на добычу корма. И так с утра до ночи.
– С темного до темного работали, – включается в разговор верная помощница, жена Вера Сергеевна. – Я дояркой была. После утренней дойки нас вместо отдыха наравне со всеми на покос отправляли. Литовкой до того намашешься или с граблями по сенокосу находишься, что люди без ног в обед куда-нибудь в тенек падали, передохнуть. А мы с Федей на мотоцикл да домой – к ульям.
– На сенокосе некогда было к пчелам сходить, а рамки уже к тому времени все залиты медом, качать его пора. Я раз даже ночью пошел улья проверять, с фонариком. Чуть до смерти меня не закусали. Больше ночные смены не пробовал, – со смехом вспоминает молодые годы пасечник. – Как я уже говорил, ягнят держать запрещали, телят тоже.
А потом и пчел запретили больше трех семей держать. А куда их девать? У меня уже 13 было. Сделал такой улей, в который мы сразу три семьи посадили. Приходит проверяющий. Так: три улья? Три. Ну, хорошо, предписание выполняешь. Ушел. Вон они до сих пор стоят за ненадобностью.
• Медовое разнотравье аромашевских полей
Раньше пчеловоды сами поля донником и клевером засевали, а сейчас скота мало, кругом сплошное разнотравье. Как говорится, нет худа без добра. Сказочные богатства теперь в Аромашево для пчеловода, была бы только охота. И в советское время пчелами крепко занимались в Аромашево, Сладково и Заводоуковске. Луга здесь в основном суходольные, а с лугового разнотравья взяток хороший: кипрей, верба, лопух, татарник, одуванчик. Основной медосбор в Сибири начинается во второй половине июня с зацветания малины, клевера и всего лугового разнотравья, «мед так и льется», как говорят пчеловоды.
Спросила опытного человека, выгодно ли сейчас заниматься пчелами. – Еще как! – уверенно заявил он. – Вот смотрите: обычно с одного улья товарного меда качают в средние года около 20 кг. Поэтому для себя достаточно иметь в палисаднике или огороде всего два улья. На «золоте» живем, только не ленись его черпать, приложи труд.
– И будет целый год сладкая жизнь?
– Будет, – смеется, – как мед сладкая. Мед – лакомство нестареющее.
В Аромашево до сих пор гордятся наградами Федора Федорович, полученными в Москве.
– Похвальных грамот у меня целый крапивный мешок! – смеется Федор Федорович. – За качество донникового и клеверного меда в 1980 году на ВДНХ мне дали золотую медаль. Есть и бронзовая и серебряная медали. Сыновьям, жене тоже почетные грамоты давали. С четырех лет ребятишки от меня не отходили, а что с детства полюбишь, то уже на всю жизнь. У нас теперь целая династия пчеловодов Скрипкиных: два сына, два зятя, девять внуков, десять правнуков – все к пчелам тянутся. Для нас с матерью самая главная награда в жизни, что дети пошли по нашим стопам.
– Федя, а ты про вертолет расскажи, – подсказывает Вера Сергеевна.
– Да, был такой случай. Как-то с Севера ко мне на вертолете прилетели. Ну и сели на огороде. Так весь зарод разметало, пришлось переметывать сено. На пасеку тоже на вертолете полетели. Для северян вертолет, что для нас трактор. Обратно домой засобирались, я пошел к своему мотоциклу. А они меня приглашают с собой: садись, мигом домчим. Так что я и с пасеки домой на вертолете прилетел.
Бывалые люди, которые дело крестьянское знают «изнутри», и сейчас живут в сибирских деревнях. Федор Скрипкин один из них.
У пчеловодов — были бы гости, а потчевать есть чем. Федор Федорович, дорогой! От себя лично и от гостей моих хочу через газету сердечно поблагодарить за гостинец. Попиваем чаек с вашим медком, желаем доброго здоровья всей династии пчеловодов Скрипкиных да заодно и вашим подопечным пчелкам.
------
Молитвенник за край
Если посмотреть на Россию с высоты птичьего полета, она, как сеточкой, покрыта святыми местами. Мы горячо почитаем батюшку Серафима Саровского, преподобного Сергия Радонежского, оптинских старцев… Но в XX веке Россия явила миру столько святых, сколько не было за все века до этого. 120 тысяч священников, монахов, мирян были расстреляны только за то, что не отказались от своей веры, не предали Христа. Практически каждый уголок нашей страны освящен подвигом жизни новомученика. Что же это такое – пойти на муки ради своей веры, можно узнать на примере расстрелянного в зловещем 37-м священника из Аромашево отца Михаила Красноцветова.
Михаил Григорьевич Красно-цветов происходил из старинной священнической семьи, его дед и отец служили в калужских церквях, а по линии матери он был внуком писателя Александра Радищева. Закончив семинарию, поступил в Московский университет, на юридический факультет. В 1906 году, после его окончания, стал служить в судебной камере на Таганке.
В жены выбрал девушку, как тогда говорили, «своего круга», дворянку с консерваторским образованием Марию Николаевну Давыдову. Один за другим родились четверо детей. Но спокойное течение московской жизни перевернула грянувшая революция.
«Рушились все твердыни… разнузданные толпы носились по улицам, кого-то превозносили, кого-то призывали грабить и убивать… – вспоминала впоследствии Мария Николаевна. – Как тяжко было на душе, как жалко детей… Бедный мой Гриша, старшенький, как любил он свою гимназию, как рвался к знаниям… Все скомкалось, исковеркалось…Прибегает раз
с горькими слезами: «Мама, нас выгнали из гимназии, теперь будем учиться в простой школе!»
Я убедила его ходить, куда велели… А потом возвращается взволнованный: «Не пойду больше в эту поганую школу. Вот, смотри.
Я выхватил из огня два Евангелия и Закон Божий, их жгли на кострах во дворе!» Что было ответить?
Я сказала: «Не ходи больше». И он не пошел… Способный, умный маль-чик остался без образования».
Глубоко верующей Марии Николаевне казалось, что началось пришествие Антихриста: подумать только, люди под девизом «Долой стыд» разъезжали в трамваях голыми. Муж лишился работы, пришлось продавать и менять на продукты все, что было ценного в доме. К тому же существовала постоянная угроза ареста: с «бывшими» не церемонились. Мария Николаевна уговорила супруга Михаила Григорьевича переехать с детьми куда-нибудь подальше в Сибирь, где, как она надеялась, люди еще живут по Божьим законам и не умирают от голода.
• Из огня да в полымя
Так в 1919 году семья Красноцветовых обосновалась в глухом сибирском селе Кротово. Михаил Григорьевич поначалу работал народным судьей. Когда пришел в «контору», его охватил ужас от царившего там разгрома. Бумаги дел изорваны на цигарки проходившими по этой местности войсками – то Колчака, то красных, то каких-то авантюристов, восстановить что-либо не было никакой возможности. Жить и в сибирской глухомани становилось все труднее и труднее. Как оказалось, юридические услуги Михаила Григорьевича и музыкальная грамота его жены здесь никому не требовались. Жалованья не платили, не было ни хлеба, ни муки. Чем кормить детей? Стали жить натуральным
хозяйством, как все крестьяне вокруг. За настенные часы купили корову, потому что было уже пять детей, в 1918 году родился Володя. К счастью, из Москвы привезли швейную машину, Мария Николаевна стала шить кому что, вплоть до мужских брюк. Шила, вязала чулки, платки, продавала все, что можно было продать, и все равно большой семье жилось очень трудно.
Очередная продразверстка.
У людей стали забирать так называемые излишки. Наконец народ возмутился и началось восстание. Мужики пошли воевать, не щадили и не разбирали ничего. Советский служащий – значит враг.
«В Кротово перебили всех служащих в сельсовете и всех учителей. Арестовали и Михаила Григорьевича, – вспоминала впоследствии Мария Николаевна. – Старший, Гриша, прибежал в сельсовет и стал кричать: «Папа мой не коммунист, отпустите его!» В это время там находился наш сосед, Семченко, которому Михаил Григорьевич как-то дал юридический совет, очень ему пригодившийся. Он сказал про мужа: «Ребята, он не коммунист, у него икон полный угол». Мужики послушали его и отпустили.
Жили все время под страхом смерти не от одних, так от других. Вскоре должность юриста была упразднена. Соседи, семья священников, посоветовали ехать в Тобольск к архиерею, чтобы принять сан. Долго думали, а потом решили узнать святую волю Бога. Написали записочки и положили в алтаре на престоле. Помолились – и вышло «быть священником». Главной причиной решения был глубокий внутренний переворот. Стало ясно, насколько неосновательны наши надежды на свои силы, на положение в обществе, на земное благополучие. На «свободу, равенство, братство». Все развеялось как прах…
Так, в марте 1920 года Михаила Григорьевича, с малых лет знавшего службу, рукоположили, и семья переехала в д. Малоскаредное. Но вскоре «поповское отродье» из священнического дома выгнали, отец Михаил стал жить в церковной сторожке, а Мария Николаевна с детьми – в тесной избе, где на полатях вповалку спали все дети. Через три года отца Михаила перевели в Аромашево.
Мария Николаевна съездила во Владимир, продала дом, доставшийся ей по наследству, и на эти деньги семья построила собственное жилье. В 1924 году у Красноцветовых появился последний ребенок – сын Вадим. Детям запретили учиться в советской школе, они так и остались без образования. Работали в огороде, завели пчел. С началом коллективизации семью отца Михаила «раскулачили», имущество отобрали. Опять нужно было искать хоть какой-то кров. Из жалости один верующий человек в с. Чигарево пустил их в пустую баню, где они жили до тех пор, пока кое-как не разместились у добрых людей. Вскоре церковь в Аромашево закрыли. Мария Николаевна в 1930 г. поехала во ВЦИК в Москву от имени прихожан хлопотать об ее открытии. Но все тщетно.
• Житие новомученика
В 1931 году отца Михаила арестовали первый раз и отправили в лагеря на Вишере, Мария Николаевна ездила один раз к нему на свидание. Бараки, где спали заключенные, были сколочены из досок, волосы ночью примерзали к стене. Отца Михаила посылали на тяжелые работы корчевать пни, но открывшееся кровотечение спасло от непосильного труда, его перевели счетоводом. В 1932 году Мария Николаевна поехала хлопотать за мужа в Тюмень, но и сама оказалась за решеткой на полгода. Пока храбрая женщина находилась в тюрьме, семью приютил у себя в сарае крестник отца Михаила китаец Василий. Но в селе всех строго предупредили, чтобы «поповскую семью у себя не держали». Пришлось перебраться с младшими детьми и внуками в Тюмень, поселились в ветхом домике на улице Таборной.
Отбыв срок, отец Михаил вернулся к семье, стал служить во Всехсвятской церкви. В июле 1937 года его вновь арестовали. На этот раз, как говорится, «с концами». 12 октября расстреляли по приговору «тройки» УНКВД. Где похоронен – неизвестно. Массовые захоронения в Тюмени проводились в восточной части Текутьевского кладбища, а также в западной части старого Затюменского кладбища, сейчас это район асфальтового завода. Реабилитирован отец Михаил Красноцветов в 1989 году.
…Прочитав книгу Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», императрица Екатерина Великая воскликнула: «Да это бунт, пострашнее пугачевского восстания!» и сослала «бунтовщика» в Калугу. Его внук стал сельским батюшкой в глухом сибирском селе Аромашево. Отпевал, крестил, крестьянствовал, как и его прихожане.
Нет, опасный человек, решила советская власть. Убрать…
Мария Николаевна умерла в 1971 году в Сергиевом Посаде, приняв незадолго до смерти монашеский постриг с именем Мария. Многие из потомков отца Михаила и Марии Николаевны стали священниками. Их внук Павел Григорьевич Красноцветов, уроженец Аромашево, – настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге. Внучка Галина, овдовев, приняла монашество с именем Ольга и написала воспоминания об истории своей семьи.
Русскую православную церковь все чаще называют Церковью новомучеников. И ее сегодняшнее возрождение – это результат предстательства новомучеников за Россию перед Престолом Божиим. Чтобы не повторился страшный 37-й год, их подвиг мы не должны забывать.
[gallery link="file" columns="7"]
Фото Сергея СТЕПАНЯНА
Земное и... небесное
Земное и... небесное
Земное и... небесное
Земное и... небесное