Вольный сказ о святых и грешных
К юбилею тобольского писателя Александра Рахвалова публикуем отрывок из его новой эпопеи
В текущем високосном году на старинную столицу Сибири снизошла целая россыпь светлых и печальных памятных дат. В 1596 году городу выдали печать Царства Сибирского, в том же году в нижнем посаде основан Знаменский мужской монастырь – будущий хозяин и землевладелец этого с «божьей помощью» обретенного царства.
10 (23 по новому стилю) июня 1916 года причислен к лику святых Иоанн Креститель (Максимович), погребенный в приделе Антония и Феодосия Печерских Софийско-Успенского кафедрального собора в 1715 году В этом благородном деле принимал прямое участие сибирский старец Григорий Распутин, уроженец села Покровское Тобольской губернии. В ночь на 17 (30) декабря 1916 года в Петрограде Григорий Распутин был убит.
Пришла пора рассказать о событиях и личностях, вызывающих неподдельный интерес у современного читателя, без приукрашивания и фальсификации.
Край хлебопашцев
Задолго до Первой мировой и последующих революционных событий бабушкин отец, тогда еще совсем молодой и о многом мечтающий Иван Домнин, с помощью мирового судьи избавился от родительского пригляда, обзавелся собственным домом и большим хозяйством. С ранних лет бабушка была его первой помощницей.
– Ну, что ты тут, дедушка, будешь делить? – сказал старику с укором мировой судья. – Полусгнившую амбарушку? Пускай парень отходит и строится наособицу.
Из этого можно понять, что как минимум где-нибудь в середине девятнадцатого века они приехали в эти края из южных губерний. Тогдашние постройки из прекрасного строевого леса стояли подолгу.
Прадед был очень сильным человеком. В одиночку затаскивал матицу на сруб, а дочка кричит снизу: «Тятенька, я сбегаю за мужиками». – «Не надо, – говорит, – Паранька, отрывать народ от дела. Сам управлюсь».
Если кого нанимал на работу, так ведь и сам ломил за семерых. Потому быстро набрал силу и прослыл за очень рачительного и зажиточного хозяина. К нему со всех окрестных деревень загодя приходили и нанимались на сезонную работу, и он рассчитывал всех по совести и натуральным продуктом – к примеру, из трех скирд пшеницы, подготовленных к обмолоту, одну отдавал работникам.
У бабушки Прасковьи Ивановны поперек лба пролегает широкий след от старого шрама. Словно от нешуточного ожога. На самом деле – угодила под борону. О чем-то, видно, задумалась маленькая работница, замечталась и свалилась под острые зубья. Могла изуродовать себя или вовсе погибнуть.
И Первая мировая, и революция, и гражданская словно обошли нашу землю стороной, и край стремительно развивался, народ в деревнях богател… Из анализа последней всеобщей переписи населения девятнадцатого века, проведенного Дмитрием Менделеевым, по Западно-Сибирскому краю значилось «кормильцев муж. и жен. пола всего 848+149 тысяч, а домочадцев при них – 2 934» (почти три миллиона). То есть один с сошкой и семеро с ложкой? Земледелием в наших краях занимались 607 тысяч человек…
Бабушка родилась в хлебном 1912 году. Сибирские речные пристани были завалены пшеницей и рожью. И в следующем году даже в многолюдных промышленных городах, вечно затевающих смуту из-за его нехватки, хлеба было в достатке...
И дальше, дальше…
Давно отгремела гражданская, и наступили тяжкие испытания для всего семейства. Родители попытались спасти детей: сына Егора (бабушке он почему-то запомнился Константином) пристроили у знакомого мужика, там он спрятался, затаился, как на глухой заимке. Семнадцатилетнюю дочь отвезли в далекую деревню и вроде как даже согласились выдать ее замуж за хорошего человека.
Прадед вернулся в деревню, успокоился. Однако перед самой отправкой дочь прибежала домой, к родителям. Можно сказать, убежала из-под венца. И сама определила свою дальнейшую судьбу. С виду маленькая, худенькая, с огромной косой, уложенной кренделем на голове, но на самом деле она обладала жестким и волевым характером.
«Пока собирали всех на пунк- те, едем обратно, а у нашего дома уже все дрова в поленницах растащили», – рассказывает она. И, естественно, десятки голов скота – дойные коровы, телята, овец держали без счету, в двух амбарах много оставалось зерна – пере- шли в колхозную собственность. Но «тятенька вез нас до самого Тобольска на своих лошадях». И у пристани, где ожидали пароход на севера раскулаченные, он, прежде чем отдать лошадей сопровождающим, сорвал с них добротную, шитую хорошим мастером-татарином сбрую и выбросил с причала в Иртыш.
– Коней забирайте, а это… Не трогай, не тобою заведена, – и даже, говорят, замахнулся на милиционера.
Из бабушкиного пересказа: в тесном трюме парохода прадед ровно как обязывал соседей: «Если хоть раз выругаюсь по матушке, то вот вам, робята, деревянная ложка – бейте меня по заднему месту». Негоже было уважаемому человеку богохульствовать, как последнему проходимцу. А может, просто старался таким образом поднять дух в выдворенных на чужбину людях. В их опустевших домах обживалась другая жизнь.
Во времена раскулачивания и массового переселения крестьянства бесконечные людские потоки останавливались в Тобольске и ждали своего часа на территории кремля – в этом извечном центре каторжного распределения. Секретарь Тобольского окружкома Игнатенко писал: «…холод, который доходит до 36-37 градусов. Приняли мы той публики три тысячи семей. Сейчас идет спешная работа по подготовке города Тобольска к превращению его в сплошной лагерь для кулачества. Освобождаем буквально все возможное, даже решили кино закрыть».
В Софийско-Успенском соборе переселенцы спали на нарах, установленных в три ряда, и прямо на полу. Под завязку были набиты аудитории духовной семинарии и все другие свободные постройки. Обогревались у костра, жгли иконы. Да уж верующий ли это был народ? Или, добравшись до Тобольска, он успевал преобразиться и утратить веру в Бога, почувствовал конец света? Держался последней силой и дыханием ближних, а это многие тысячи неприкаянного народа – и стар и млад на подводах, отправляемых в Уватскую сторону и дальше, дальше...
Читайте далее:
Вольный сказ о святых и грешных
Вольный сказ о святых и грешных
