Первая мировая в судьбах сибиряков: военнопленные в Тюмени
Вынужденный наплыв иностранных подданных был стрессом как для городской власти, так и для города.
3 сентября 1914 года посол Франции в России Морис Палеолог записал в своем дневнике: «…В Галиции, к счастью, успех у русских блестящий. Они вступили во Львов. Отступление австро-венгерцев приняло характер бегства. С 17 августа русские, отправившись от линии Ковель – Ровно – Проскуров, продвинулись на 200 километров. Во время этой операции они захватили 70 000 человек и 300 орудий».
Эхо этих событий докатилось до Тюмени: уже 2 сентября «Сибирская торговая газета» сообщала, что в «десятых числах сентяб-ря в Тюмень ожидается прибытие до 600 пленных австрийцев и частью немцев». В действительности поток пленных оказался значительно больше. Через месяц после начала войны перед городской властью встала серьезнейшая проблема – чем занять и где размещать тысячи военнопленных? Местная газета сообщала, что 5 сентября 1914 года состоялось экстренное заседание Тюменской городской управы. В повестке заседания всего два вопроса, и оба касались прибывающих в Тюмень пленных австрийцев.
В первую очередь рассмат-ривался вопрос об использовании труда военнопленных. Городская управа предусмотрела для них следующие работы: возведение защитного вала в Заречье от наводнения (в памяти у всех еще был случившийся весной страшный разлив Туры), прорытие канав и другие земляные и хозяйственные работы, заготовка дров, уборка сухостойных деревьев в городском лесу. По расчетам выходило, что для этого потребуется до 1 500 пленных. Расходы городского бюджета в связи с покупкой инструментов для этих целей – лопат, пил, топоров – составили немалую цифру в 1 300 рублей.
Кстати сказать, пленные чехи сказали корреспонденту, что в плену они питаются лучше, чем в армии в Австрии.
Много времени заняло инициированное одним из гласных обсуждение вопроса «о необходимости воспользоваться даровым трудом пленных по укреплению берега реки Туры». В итоге для более компетентной проработки вопроса была создана специальная комиссия из гласных, к работе которой предполагалось привлекать «сведущих лиц».
Вторым вопросом рассматривалось размещение в Тюмени 6 000 военнопленных и 60 офицеров. Городская управа наметила для них следующие помещения: 1) городские казармы – 1 000 человек; 2) завод Собенникова – 1 910; 3) ночлежный дом – 250; 4) конно-охотничья команда – 400; 5) старые переселенческие бараки – 200; 6) новые переселенческие бараки – 300. Кроме этого, для больных пленных предусмат-ривалось устроить лазарет в Народном доме, а в Жабынском заводе, в шести верстах от Тюмени (современный район Мыс) намечалось разместить еще 1 000 пленных и роту дружины.
Безусловно, такой вынужденный наплыв иностранных подданных был стрессом как для городской власти, так и для города, население которого в то время составляло 42 550 человек. Надо отдать должное городской власти Тюмени – она неплохо справилась со свалившейся на нее проблемой. На 16 сентября 1914 года в городе находилось уже 3 700 рядовых пленных и 16 офицеров. Часть пленных была занята установкой на улицах города телеграфных столбов, 70 человек занимались распиловкой, сортировкой и складированием леса на городской лесопилке, 800 человек работали на заводе Собенникова, 1 000 человек направлено на возведение защитного от наводнения вала и 40 человек готовили помещения в казармах для приема и размещения новых эшелонов с пленными.
Пленные в Тюмень доставлялись по реке из Омска.
О проблемах с военнопленными в губернии вспоминал в своих мемуарах тобольский губернатор Николай Ордовский-Танаевский: «У меня в Тобольске было 900 гражданских пленных, то есть двуподданных, русских и германских одновременно, высланных в глубь России. Жили все в Тобольске, получая пособие, кое-что высылала и Германия через Международный Красный Крест. Еще до меня они образовали «колонию» с правлением и председателем, бароном Нольте из прибалтийских губерний.
…Затем в Тобольске было 1 200 генералов, офицеров, военных врачей и чиновников военнопленных и 4 000 нижних чинов таких же, а вообще к моему приезду в Тобольск накопилось по губернии до 500 000.
В городах они жили по лагерям, а внутри губернии на работах у крестьян. В Тобольске означенные мною 1 200 человек жили не в особом лагере, а в частных домах, освобожденных от жильцов. Пользуясь известной свободой прогулок под надзором чинов «ополченских двух дружин» и получая много денег из Германии, они поднимали цены на продукты в магазинах и на базаре. Некоторые позволяли «известные непристойности», дошедшие до того, что на крышах домов летом принимали солнечные ванны в «костюмах Адама». Так как все уговоры и предупреждения не помогали, то я уже в 1915 году с согласия епископа Варнавы небольшое количество монахов из скита Абалакского мужского монастыря вернул в монастырь, а скит обратил в «закрытый офицерский лагерь», построив внутри ограды бараки. Скит был в лесах, в 25 верстах от Тобольска. Скупка продуктов прекратилась. Раз в неделю приезжали в Тобольск несколько офицеров к окончанию базара и закупали то, что было нужно. Почта действовала тоже раз в неделю.
Один раз, вскоре после «выселения», я сам посетил лагерь, убедился, что жизнь вполне возможна, опросил претензии и обещал генералу и нескольким высшим офицерам вернуть их в Тобольск после окончания торжеств канонизации (Иоанна Тобольского. – Прим. авт.), если война затянется. Пожилого генерала и человек 200 более пожилых я вернул в Тобольск очень скоро вместе с их врачом.
В июне 1916 года из этих 200 человек умудрились бежать четыре офицера в сторону Березова и Ледовитого океана. Сначала бежали пешком, а затем раздобыли лодку и плыли по Иртышу…
…Открыли беглецов местные жители, охотники; приказали остановиться, грозя стрельбой. На первые же выстрелы беглецы ответили, а на пальбу вблизи села выбежало население, и все четыре человека были убиты. Лодка с одеждой, оружием и всем припасом была поймана и доставлена в Тобольск только в августе. Трупы погребены в селе. Местный священник, православный, поступил по-христиански, совершив отпевание и погребя их на кладбище…
Из 600 000 солдат пленных, работавших у крестьян, ни одной жалобы не было (выделено Ордовским-Танаевским). Масса людей вполне акклиматизировалась, конечно, не в буквальном смысле – вошла в семьи, как члены их вплоть до замены мужа. Меня заваливали просьбами о приеме в подданство и разрешении брака».
В этих ценных свидетельствах очевидца только цифра в 600 000 человек пленных в губернии вызывает мое сомнение. По моим оценкам, основанным на опубликованных официальных источниках, число военнопленных в Тобольской губернии не должно превышать 15 000 человек.
Что касается вхождения военнопленных в семьи сибиряков, то в редакционную почту пришло письмо от читательницы газеты Нины Васильевны Ямовой из Сорокинского района Тюменской области: «Первая мировая война вошла в судьбу нашей семьи не со стороны победителей, а со стороны «военнопленных, направленных в сибирскую глубинку подальше от линии фронта». Дело в том, что один из австрийских пленных был сослан в ныне Сорокинский район, деревню Готопутово, на поселение и был расквартирован к Никанору Ямову, где и проживал до момента их отправки домой в Австрию. В доме Ямова он жил, работал. Сын Никанора пропал без вести в этой войне. Пленному приглянулась сноха Ямовых, свекру нравился трудолюбивый, спокойный австриец, и он разрешил снохе жить с пленным как мужу с женой.
В 1918 году у них родился мальчик Семен – это отец моего мужа… Покидая Россию, австриец очень хотел взять с собой мальчика, но Ямов, хотя Семен и неродной внук, не отдал его, да и никто бы в те времена не разрешил вывезти ребенка за границу».
Вот такая житейская история, которая достойна стать основой для романа, и далеко не единичная в те времена, о чем свидетельствует и тобольский губернатор. Любая война рушит человеческие судьбы, а Первая мировая разрушила десятки миллионов.
Несколько лет назад довелось купить две открытки с видами дореволюционной Тюмени, отправленных из нашего города во время Первой мировой войны. На обороте открытки – нарисованный от руки на месте марки красный крест, треугольный штамп цензуры в Вене. Сообщение в короткое предложение для кого-то в то время было самой желанной вестью. Кстати, и подбор изображений – католический костел и городская больница – также должны были подсказать далекому европейскому адресату, что в Сибири медведи по улицам не ходят.
Возвращаясь к письму Нины Ямовой, хотел бы заметить, что в проигрыше оказались обе воевавшие стороны.
Александр ВЫЧУГЖАНИН, член совета Тюменского отделения Российского исторического общества.
В рамках проекта "Первая мировая в судьбах сибиряков"