Кузнецов как колокол гласности
О России, о русском языке, о русской культуре говорили мы в крохотном кабинетике руководителя областной организации Союза журналистов Владимира Кузнецова. Добрыня Никитич на ниве русского языка, так я означил бренд товарища моего. Принес я ему том «Самотлорского Спартака». Он листает его и внимательно взглядывает на меня своими серо-зелеными русскими глазами, будто открывая вновь для себя человека. И немудрено: держит в руках словесный продукт, что тянет почти на три килограмма.
Говорю Кузнецову, вводя его в курс романа, что если уж кто и есть идеальный герой в нем, это, конечно, ненец-охотник Неро. Хотя биниалится мне еще и родственный ему по ментальности румын корнями и француз по жизни и творчеству, совершенно другого характера, мрачный ницшеанец, но – очень симпатичный внутренне Автору Эмиль Чоран, который много о себе сказал одним только этим предложением: «Нет ни одного мгновения, в которое я не чувствовал бы себя вне Вселенной». А их у него сонмы...
О русском языке и Добрыне Никитиче
Но продолжу о Кузнецове. Накануне я встретил его под занавес солнечного апреля у здания областной Думы, в скверике на скамеечке. Давно не виделись, лучится товарищ в улыбке. Он привлекает меня всегда внутренней теплотой и сердечностью, умом, стремящимся объять все в мире и обмыслить, и талантом певца. Внешне могутный, хоть выставляй его на защиту рубежей русских, как Добрыню Никитича, а по душевной организации нежный и лиричный человек. Близок конституцией духа другу моему, писателю и нефтянику, живущему ныне в Нью-Йорке Юрию Цырину. Прислал тот по электронке мне повесть «Неделя отдыха», о том она, по сути, как вживался этот космолюдин в заокеанскую жизнь после России. Есть в повести эпизод, когда читает русским своим товарищам один из отдыхающих в компе стихотворение Сельвинского «Трицератопс». Так вот этот исполинский зверь, что «веками ревел в косматую тьму», вымер от того:
Что башка перевесила тело.
Заява ж Поэта другая:
А я погибаю, друзья, оттого,
Что меня перевесило сердце.
Реминисцирую я Кузнецова Володю с Поэтом и Юрием Цыриным. Созвучиваются, пребывая на разных сторонах планеты, их «мозги под звездами».
Глубинно открылся мне в час новой встречи мой товарищ. Знал я, конечно, об активной его деятельности на посту «бугра» региональной журналистики, но мало как-то связывал с тем, что все это питается энергией такого энтузиаста русского языка, какой сидел теперь передо мной. За чаем и завязался наш разговор.
– Провели в Союзе журналистов конкурс корректоров, ряд семинаров, – рассказывает он, – организовали две международные конференции по русскому языку, в которую вовлеклись университет, облдума, Союз журналистов России. Не поветрию мы следовали, а нужде, чтобы не превратился русский язык в албанский, как язвят на этот счет в Интернете. О языке нашем если вести речь, то он же перемелет, пережует все влияния на нее. Пережила ж русская мова не одну языковую интервенцию, нашествия. В «Войне и мире» Толстого сплошь да рядом французский язык. А шведское, голландское, немецкое влияния. Тюркское, татаро-монгольское иго возьми. Сегодня – англицизация, термины разные. Но устоялось же. Идет самоочищение языка. Это как с рекой. Возьми Туру нашу. В Свердловской области в истоках ее масса заводов, грязные сбросы от них. Потом перестройка, заводы повставали, и грязная до того Тура стала намного чище. Река имеет свойство самоочищаться. Так и язык.
Закон бумеранга
С тюменцев пошла цепная реакция. Нижегородские журналисты провели конкурс корректоров. Около миллиона рублей собрали на колокол для звонницы кафедрального собора на стрелке Волги. Отлили его и поставили. У нас журналисты вовлечены в движение «Православие и СМИ». Собрали деньги на колокол для Абалакского монастыря. Владыка Димитрий освятил колокол. Слышно его за десятки верст. Звенит медь наша по всей Сибири. Колоколом гласности назвали его.
Вдоль стен Абалакского монастыря посадили журналисты аллею кедров. На фестивалях подсаживаем новые деревца. Для храма в честь Нестора-летописца, что написал «Повесть временных лет», заказали мозаичную икону из драгоценных уральских камней. Нестор – покровитель наш, первый русский репортер, и мы его чтим.
Владимир Сергеевич касается рукой моего тома и говорит:
– Вижу, что печатали твою книгу там.
– Она тоже – колокол. Словесный.
– Ну, еще что. Вовлеклись мы, журналисты вместе с архивистами, церковниками в поиски оригинала иконы Абалакской Божией Матери. До Австралии уже дошли с ними. Ассоциацию молодых журналистов создали. Энергично действует совет ветеранов во главе с Людмилой Попович. Будем разбивать сквер журналистов в новом районе города. Стелы установим журналистам-фронтовикам, легендам тюменской журналистики.
– Куем пока горячо, – говорю я Кузнецову.
Он, улыбнувшись вместо ответа, продолжает о филологах университета, о дочери своей Наталье:
– Озаботились там, на кафедре, исследовать, как изменился русский язык со времен демидовских первопоселенцев, казаков Ермака.
– Кровоточащая проблема – русский язык, Володя, – замечаю я.
– Будем лечить, без крови чтоб было. Есть у меня и у нас вообще единодельцы, единоверцы по этой линии. Опять же закон бумеранга: добрые дела делаешь, добром они оборачиваются. Ничто не бесследно, ни слово, ни мысль. Дума, Сергей Евгеньевич Корепанов нас поддерживают, губернатор Владимир Владимирович Якушев. Недешево ж это обходится для бюджета, дела затратные.
530 журналистов в Союзе на юге области. Два Дома журналистов есть, в Тюмени и Тобольске, планируем открыть таковой и в Ишиме.
– Общаетесь, значит, конструктивно и с отдачей?
– Вспомнишь тут Антуана де Сент-Экзюпери о том, что общение человеческое – высшая роскошь. Был я, кстати, в Париже. Там в пантеоне есть стена, олицетворяющая могилу его. Погиб же он в воздухе, в море упал самолет. Но есть где поклониться легендарному человеку.
– Сжимать надо людскую энергию. Жжух, и все! – эмоционально завершил фразу мой визави. – Колокол вот отлили в Каменске-Уральском, не зря назвали мы его «колоколом гласности». Все в мире, Саша, системно. Все цепляется одно за другое, все единится.
– Под небесами дома под звездами нашего, – добавляю я.
– Космический мировой разум ведет нас. Время такое переживаем. – Кузнецов прошелся пальцами по клавишам компьютера. – Клавиатура плюс время.
– Бренд века это, – говорю я, повернув разговор к своему постмодернистскому роману: – Реально вижу, как Слово мое рождается из времени и пространства, спрессованы они в нем. Дома сидишь за компьютером, и ехать на дачу надо. Голова продолжает работать. В автобусе фразы рождаются, и видишь, что на кусок какого-то текста ушло, положим, двадцать километров и тридцать две минуты. Слово – явление объемное, что измеряется временем и расстоянием. Немудрено, что у меня необычная проза. Время, век двадцать первый ее требует. Левая кнопочка привычна для меня в романе, по умолчанию. Компьютеризация жизни действует и в литературе. Прошлое, настоящее и будущее одновременно живут в человеке. Он – контрапункт времен. И совсем не случайно звучит у меня в романе сказанное в минувшем веке, что России скоро понадобятся люди, которые умеют читать и писать.
– Как ни удивительно, Саша, но примерно об этом и говорила мне дочь Наталья, когда поступала на филфак. Два красных диплома у нее, по русскому и иностранному языку.
Наши дети идут дальше нас. Закон жизни это. А ныне, когда раскрываются перед землянами просторы сопряженного со звездами уже биокомпьютерного будущего, дух инда захватывает от него.
Парад планет
Звездности – явление, которое волновало греков времен Эллады, и это уже классика восприятия их. Еще более волнительны они человечеству, может быть, в современную космическую эру. Встретились мы с Кузнецовым аккурат 6 июня 2012. Земля, Венера и Солнце выстроились в одну парадную линию. С раннего утра Венера проплывает космическим транзитом по диску светила в виде небольшого темного пятна.
Самый красивый момент – в начале и в конце путешествия Венеры, когда она едва касается границы солнечного диска. Вокруг планеты возникает светящийся ободок: свет Солнца преломляется в атмосфере Венеры. Во время такого небесного спектакля Михайла Ломоносов и разглядел, что она есть на этой планете.
Тюменское небо, к сожалению, заволокло плотной завесой туч, когда они рассеялись, спектакль уже завершился, и мы с внуком не стали счастливчиками прямого наблюдения за ним. Довольствовались лишь картинкой по телевизору. «Сто с лишним лет теперь ждать нам явления такого небесного парадика, – проговорил Илюша. – Может, тогда солнечно будет у нас». Насчет того, доживем мы до того или нет, ни слова не прозвучало у внука. Малосущественное это обстоятельство в таком возрасте, когда о смерти не думают. Вообще волнительным было это событие для многих в мире. Некий имярек, как выхватил я в Интернете, дождавшись, когда Венера подошла к диску Солнца, с такой непосредственностью воскликнул: «Ща попрет! Но, каурая!» Хорош русачек.
Не удивительны чувствования звезд живыми существами. И тут сама собой зажигается во мне аналогия. Считается ведь, что социальный инстинкт можно отнести к стадному чувству и что людям вообще свойственно иметь единообразные мнения. Накачанный космизмом в восприятии жизни, Михаил Веллер говорил в одной из своих лекций в Италии, что стадное чувство можно называть и чувством коллективизма (по нынешним временам чуть ли не атавизма) и что это являет собой аспект Вселенского инстинкта, Вселенского структурообразования. Прочтя это у него некогда, подумал, слегка фривольно, конечно, каюсь, что и звезды живут стадами. Ну, не восхитительно ли это чудо-стадо их – «радуга вокруг престола, подобная смарагду» (Ап. 4:3), Млечный Путь, то бишь?
Александр МИЩЕНКО, член Союза писателей России
